Психологический детектив «Эхо» (2021) стал не только новым прорывом в творчестве Дун Си, но и ярким событием в литературной жизни Китая. В своем тексте автор новаторски переплетает две истории =— расследование жестокого убийства и перипетии в личной жизни женщины- следователя. Роман погружает читателя в реальную жизнь сегодняшнего Китая со всеми ее экономическими достижениями, социальными противоречиями, размыванием семейных ценностей, безжалостным криминалом и самоотречением служителей закона.

Проверка

27

Итак, в деле наконец-то наметился прорыв, Жань Дундун захотелось с кем-то это отпраздновать, и первым, о ком она подумала, оказался Му Дафу. Она ругала себя, досадуя на свою никчемность, но в то же время не могла не признать, что ей никак не освободиться от той душевной привязанности, которая сформировалась между ними за долгие годы. В обед она послала мужу сообщение на телефон: «Сегодня вечером не хочется ужинать дома». На самом деле эта простая фраза была своего рода тестом. Он мог ответить «Хорошо», «Понял» или, к примеру, «Ладно», «Где собираешься поужинать?» и т. п., но она ждала другого ответа. В некоторой тревоге она попивала подаренный Хун Аньгэ черный чай. Вдруг телефон пиликнул — пришел ответ: «Встретимся в 19:00 в ресторане „Водная галерея“, кабинет № 9». Она слегка улыбнулась.

Ресторан «Водная галерея» располагался прямо на берегу протекавшей через город реки, его панорамные окна — от пола до потолка — открывали чудесный вид на прозрачную воду и живописные берега: чуть поодаль плавали уточки, вблизи плескались рыбешки, по берегам расстилалась пышная растительность. Косые лучи заходящего солнца вытянули тени деревьев, и теперь они напоминали бесстыдно столпившихся у окон шпионов. Прихватив с собой ноутбук, Му Дафу пришел пораньше и теперь, работая и попивая чай, любовался пейзажем.

Впрочем, работал он лишь для видимости. В последнее время он только делал вид, что трудится над статьей. Все, что он писал, было или полной ерундой, или высосанной из пальца ахинеей. Иероглифов-то много, а вот толку мало, формулировки больше смахивали на плагиат, рассуждения выглядели посредственно — складывалось впечатление, что весь его талант бесследно улетучился. А талант для него значил то же, что внешность для красотки, по сути, именно талант был его победоносным оружием. Без таланта он бы не стал доктором наук, не женился бы на Жань Дундун, даже авторитет он заработал благодаря все тому же таланту.

Из-за невозможности использовать его в обычном режиме у Ма Дафу от злости сводило зубы. Каждый выскакивающий на экран иероглиф вызывал отвращение — будто именно отвращение превращалось в смысл его писанины. Это было совсем не то, что хотелось написать ему, однако писал это не кто-то другой, а он сам, писал и тут же стирал написанное. В итоге оставалась лишь свалка сумбурных идей, да и те выглядели банально, ни одна из них его не цепляла, что уж тогда говорить о читателях. Его IQ стал равен нулю, его дар ушел в минус, прямо как у тех авторов, которые за публикацию своих же статей еще и приплачивают.

Иной раз, просто ради успокоения, ему хотелось просто выдать необходимое количество иероглифов, забыв о качестве материала. И хотя сделать это не составляло труда, такой подход его удручал, совершенно выбивая из колеи. Он безжалостно уничтожал все, что напечатал, не оставляя ни строчки, чтобы только его мозг не уцепился за что-то и не попросил бы вернуть фразу из буфера обмена. Поэтому всякий раз он начинал мыслить с чистого листа, надеясь, что вот-вот у него родится более удачный вариант, но получалось только хуже, и новый вариант постигала та же судьба, что и предыдущий. Это повторялось изо дня в день без всякого продыху, так что, по сути, работа его ни на шаг не продвигалась.

Он искал причину такой непродуктивности, а причина состояла в том, что он не мог сосредоточиться. Ему одновременно приходилось бороться с сомнениями Жань Дундун, писать статью и искусно скрывать неурядицы в отношениях с Жань Дундун от ее родителей и от дочери, словно речь шла о дефекте какой-нибудь антикварной вещицы.

Он захлопнул ноутбук и целиком сосредоточился на чаепитии, пытаясь выбросить из головы все мысли. Поскольку у него было предчувствие, что Жань Дундун заявится пораньше, он решил опередить ее. Он делал так давным-давно, еще когда крутил с ней роман, теперь же, когда Жань Дундун заподозрила его в измене, он ради спасения висевшего на волоске брака решил применить эту тактику вновь. И точно, Жань Дундун нарисовалась уже в четыре часа. Открыв дверь и увидав Му Дафу, она несколько удивилась, она не думала, что муж придет раньше, и в душе этому обрадовалась, у нее даже промелькнула мысль: а не обнять ли его? Однако едва раскрыв объятия, она, словно опомнившись, на полпути передумала, в результате протянутые в ответ руки Му Дафу так и остались висеть в воздухе, из-за этого оба почувствовали такую же неловкость, какая возникает, когда стороны неожиданно отказываются подписывать договор. Они уже четыре года не обнимались просто так. «Просто так» — то есть безо всяких сексуальных намеков. Между тем, когда они крутили роман, такие объятия являлись своего рода обязательным этикетом. Когда же ее повысили по службе, этот элемент их общения вымер подобно динозаврам.

Он досадливо опустил руки, а про себя подумал, что надо бы сегодня обязательно ее обнять. Кто знает, может быть, именно этого единственного объятия им и недоставало, может быть, то была та самая соломинка, которой надлежало спасти их брак. Теперь все его мысли переключились на объятия, изо всех сил тормоша его память. Тут же ему вспомнились всякого рода заключения психологов касательно пользы объятий, например, о том, что они снижают заболеваемость, повышают иммунитет, нормализуют давление, тонизируют, повышают содержание «гормона счастья» — серотонина, укрепляют нервную систему, оказывают омолаживающий эффект, уменьшают риск сердечно-сосудистых заболеваний, снимают боль, избавляют от депрессии, дают победу над страхом смерти, улучшают сон и снимают тревожность, уменьшают аппетит, позволяют выразить чувства без слов, укрепляют социальные связи и улучшают отношения, повышают самооценку, снимают внутреннюю зажатость, усиливают эмпатию и содействуют взаимопониманию, дарят радость, улучшают качество сексуальной жизни, учат отдавать и получать любовь. Кроме всего перечисленного, он также решил добавить пункт — «спасают брак». Вместе с ним польза объятий насчитывала двадцать два пункта. В связи с этим ему вспомнился роман американского писателя Джозефа Хеллера «Поправка-22». Он усмехнулся, она же не поняла, что его насмешило, даром что была детективом. Тогда он усмехнулся снова, довольный, точно мальчишка, которого не поймали во время игры в жмурки.

Она присела вплотную к окну, едва не влипнув лбом в стекло. Он подумал, что она хочет полюбоваться пейзажем, но на самом деле она не хотела оставлять для него хоть сколько-нибудь пространства напротив себя. Он встал сзади и опустил руки ей на плечи, она же, словно линяющий зверек, дернулась, пытаясь их с себя сбросить, как сбрасывают отвалившийся клок шерсти. Он послушно отстранился и, пододвинув стул, устроился рядом. Она смотрела за окно — на воду, цветы и деревья; в конце концов взгляд ее упал на сиявшие на реке блики заходящего солнца. Он же все это время рассматривал ее руку на подлокотнике. Эта рука была лилейно-белой, с тонкими пальцами. Ее кожа пусть и утратила былую нежность, зато небольшая возрастная полнота придавала ей благородство — при одном взгляде на нее становилось понятно, что такая рука не знала, что такое домашние дела; напитанная жизненными соками, она напоминала пятипалое корневище дунбэйского женьшеня.

Внезапно ему захотелось схватить ее, это желание было сродни тому, что обуяло Жюльена Сореля, когда тот хотел схватить за руку госпожу де Реналь. Однако едва он вспомнил роман французского писателя Стендаля «Красное и черное», это желание в нем тут же угасло. А что, если это не было его личным желанием? А что, если он просто решил взять пример с персонажа книги? Впрочем, о чем это он? Ведь Жюльен хотел схватить за руку чужую жену, а в данном случае рука принадлежала его собственной супруге. «А ты уверен, что тебе действительно этого хотелось?» Прожив в браке больше десяти лет, он понимал, что любое прикосновение дарило ему ощущений не больше, чем от прикосновения к манекену. Пока он думал обо всех этих вещах, у него вдруг пропала всякая охота обнять жену.

Когда у человека исчезают какие-либо намерения, он расслабляется, а когда он расслабляется, то подворачивается и случай. Отодвинувшись назад на стуле, она решила встать и, пока распрямлялась, намеренно задела его бедром. Если бы она задела его один раз, то его пропавшее желание вряд бы вернулось, но она повторила это трижды, делая намек совершенно очевидным. И тогда он тоже встал и сгреб ее в свои объятия.

Она не ожидала, что ей станет неприятно, она вдруг почувствовала себя оскорбленной, ей показалось, что в ее личное пространство вторгся какой-то незнакомец, поэтому она тут же попыталась вырваться на свободу. Но чем больше она сопротивлялась, тем сильнее он сжимал ее в своих объятиях, а чем сильнее он ее сжимал, тем яростнее она сопротивлялась, чем яростнее она сопротивлялась, тем больше ему хотелось ее покорить. И вот когда он уже чуть было не прильнул к ее губам, она изо всех сил оттолкнула его и сказала: «Давай разведемся». Он настолько растерялся, что тут же ослабил хватку, его руки опали — так из лопнувшего скоросшивателя разлетаются листы.

Он поспешил присесть, словно перемена позы могла быстрее избавить его от конфуза. Она расправила смятую им блузку и, усевшись по другую сторону чайного столика, произнесла:

— Извини, я слишком разборчива в своих чувствах, терпеть не могу, когда меня домогаются посторонние.

Не проронив ни звука, он заварил чай, наполнил чашку и подвинул в ее сторону. Она взяла чашку, сделала глоток и спросила:

— Почему вот уже десять с лишним лет ты пьешь один и тот же чай и при этом не можешь любить только одну женщину?

Он по-прежнему молчал, продолжая заваривать чай. Он знал: стоит ему произнести хотя бы слово, и между ними возникнет стычка, которая может перерасти в ожесточенную словесную баталию, и тогда их ужин будет окончательно испорчен. Ее поведение он мог трактовать следующим образом: 1) поскольку она привыкла допрашивать подозреваемых, ей нравилось захватывать инициативу в свои руки и блефовать; 2) она была остра на язык, но при этом имела мягкое сердце, а потому говорила отнюдь не то, что думала; 3) сейчас на ней огромная нагрузка, но когда она раскроет преступление, ей станет легче и она постепенно образумится.

Такой характер она получила не от рождения, он сформировался под воздействием времени и жизненного опыта. Когда она познакомилась с Му Дафу, ей было двадцать девять, и, хотя уже тогда ей давали расследовать какие-то дела, они не были важными. К тому же ее привлекали только в качестве помощницы, из-за чего весь груз ответственности ложился не на нее, а на руководителя. Лишенное тревог, ее сердце было открыто каждому лучику света, а потому казалось, что вся она будто светится изнутри. Ему достаточно было просто пойти на кухню и что-то для нее приготовить, она же в ответ могла минут десять заливаться смехом и, словно кулинарный критик, расхваливать его стряпню на все лады. Если даже готовил он не ахти как, она все равно превозносила его как самого первоклассного повара, ровно так же, как сам он писал рецензии на произведения разных писателей. Однако сейчас, приготовь он хоть сто вкусных блюд подряд, никакой похвалы от нее бы не дождался. Она привыкла, привыкла к его привычкам, поэтому теперь все, что он делал, воспринимала как должное.

Помнится, за полгода до свадьбы они, сидя в только что отремонтированной квартире, обсуждали, кто и чем будет заниматься по хозяйству. В доме еще витал смешанный запах штукатурки, краски, клея и пластика, кое-где из розеток торчали обрывки проводов, в углу были свалены остатки стройматериалов, через новую занавеску, которая лишь наполовину закрывала окно, лился яркий свет уличных фонарей, все говорило о том, что вот-вот здесь начнется новая жизнь. Чтобы сберечь ее руки, он предложил отвечать за готовку и мытье посуды. Она сказала, что тоже не может бездельничать, а потому будет отвечать за покупки, уборку и стирку. Тогда он добавил, что также возьмет на себя мытье окон и занятия с детьми. Она же пообещала родить этих самых детей.

Но потом из-за перегрузки на работе все ее обязанности, кроме рождения детей, легли на его плечи. Хотя она перестала касаться домашних дел, на проявления нежности не скупилась, более того, всегда сама проявляла инициативу, словно одаривая его неожиданным и высоким гонораром, и тогда он вмиг забывал о всякой усталости. Из-за того, что она была очень щедрой на поцелуи, он в шутку называл ее «песиком», а она его — «скелетиком», имея в виду, что из-за ее бесконечных лобызаний от него скоро останутся лишь гладкие косточки.

Вспомнив об этом, Му Дафу потрогал свою щеку, словно его только что туда чмокнули, потом слегка улыбнулся, боясь, как бы его чересчур бурная реакция не спугнула прекрасные воспоминания.

— Чего лыбишься? — спросила Жань Дундун.

Он оставил ее слова без ответа, словно сохраняя за собой право молчать во время допроса. Он думал о том, как же прекрасны мысли о былом, благодаря им он мог забыть, где и с кем находится сейчас. Отстраненный вид мужа насторожил Жань Дундун: ей подумалось, что он какой-то уж слишком покорный, в конце концов, он все еще был ее супругом, а значит, до развода они оба имеют полное право обладать друг другом. И все-таки ей не хотелось идти на попятную, она надеялась, что, когда затянувшееся молчание перейдет критическую точку, их общение наладится само собой. В конце концов, она пришла сюда не для того, чтобы дуться. Тем не менее именно с ее подачи дружеский ужин неожиданно перерос в ссору, и за это она себя ненавидела.

Проблемы в их личной жизни начались пять лет назад, в тот год ее повысили до замначальника отделения уголовного розыска и тогда же поручили расследовать «Дело Жэнь Юнъюна». Оно было закрыто лет десять тому назад, но после ее повторного расследования проходящий по делу «самоубийца» было признан «убитым». Три года назад она успешно расследовала «Дело об исчезновении Лян Пина», которое было отложено в долгий ящик за пять лет до того. Время от времени она начинала рассказывать мужу про психологию убийц и жестокие методы убийств, в такие минуты у Му Дафу мороз шел по коже и пропадал аппетит. Ему казалось, что вместо Жань Дундун перед ним сидят сами убийцы, вселившиеся в ее тело.

Благодаря двум раскрытым делам она прославилась, но за это время в ее теле и разуме успели произойти тонкие перемены, которых она сама не осознавала. Она перестала уделять внимание мужу, даже Хуаньюй утратила для нее прежнее значение, у нее словно произошла смена приоритетов. К примеру, она прекрасно помнила все детали и даты, связанные с каким-нибудь преступлением, и при этом забывала о том, что должна что-то купить, встретить из школы дочь или посетить семейное застолье. В кульминационные моменты раскрытия дела она порой даже забывала, как зовут ее собственного ребенка. Он же не мог понять, из-за чего это происходит: из-за перенапряжения или из-за хитросплетений конкретного дела.

Так или иначе, они все меньше уделяли время друг другу, их физическая близость практически сошла на нет. В глазах других она по-прежнему оставалась такой же вежливой, любезной и элегантной, однако для мужа она стала мнительной, нервной и взрывоопасной; теперь она не смотрела на него, а буквально пронзала взглядом насквозь, точно он тоже был подозреваемым.

— Знаешь, зачем я тебя позвала? — нарушила она молчание.

— Напала на след убийцы, — ответил он.

— Как ты догадался?

— Ты же говорила, что у тебя появятся силы заниматься разводом только после того, как раскроешь дело.

Неожиданно слово «развод», прозвучавшее из его уст, сильно ее покоробило. Что по форме, что по звучанию оно показалось ей каким-то дубовым и гадким. Если развод как действие она принимала, то само это слово признавать никак не хотела, словно вреда от него было куда больше.

Немного помедлив, она произнесла:

— Убийца не пойман, пойман пока что насильник.

— Раз убийца не пойман, то мы не можем говорить о… — Ему тоже претило это слово.

— На самом деле, насильник и есть убийца, рано или поздно он сознается.

— Тогда, чтобы тебе не отвлекаться, подождем, когда он сознается.

— Для меня то, что он подтвердил изнасилование, даже важнее, чем если бы он сознался в убийстве. Если бы он не изнасиловал Ся Бинцин, то в моих глазах она оставалась бы просто любовницей, которая влезла в чужую семью. А я терпеть не могу любовниц. Хотя мне все равно пришлось бы за нее отомстить. Как следователю мне просто необходимо это сделать, потому что это мой долг; но как женщине мне было бы очень неприятно заступаться за любовницу. Поэтому с самого начала я хотела разобраться, изнасиловал он ее или нет. Теперь, когда он все-таки признался, Ся Бинцин превратилась в дважды пострадавшую, соответственно, у меня появилось гораздо больше мотивации отомстить за нее. Можно сказать, что он уладил мое внутреннее противоречие.

— Я поддержу любое твое решение.

— То есть раз… развод тоже поддержишь?

— Нет, поскольку твои доводы не обоснованы.

С этими словами он вынул из сумки для ноутбука три расписки от Се Цзяньчэна, Хэ Шаохуа и Бао Чаочжу, на каждой из которой внизу стоял отпечаток пальца. Все трое подтверждали, что 20 апреля и 20 мая вместе с Му Дафу собирались в номере отеля, чтобы поиграть в карты. Взглянув на три алых овальчика, Жань Дундун поинтересовалась:

— А как ты объяснишь приезд в город Бай Чжэнь?

В ответ на это Му Дафу протянул ей совместно подписанное письмо от Хун Аньгэ и Бай Чжэнь. В нем они подчеркивали, что Бай Чжэнь является писательницей, которая очень дорожит своей репутацией, поэтому если Жань Дундун продолжит подозревать ее в чем-либо и тем самым портить репутацию, то они сохраняют за собой право подать на нее в суд.

Жань Дундун тут же вспыхнула:

— Получить такие расписки большого труда не стоит, ты мог просто пригласить их в ресторан и подкупить. Не надо водить меня за нос.

— Неужели, собирая доказательства, ты тоже водишь народ в ресторан, чтобы подкупить?

— Это разные вещи. Выражаясь твоим языком литературоведа, доказательства, которые собираем мы, — это высокая словесность, а доказательства, которые собрал ты, — это низкопробная бульварная проза.

28

Хотя и чаепитие, и ужин, и дорога домой прошли у них в перебранке друг с другом, когда они приняли душ и улеглись в постель, то внезапно предались любовным утехам. Их секс напоминал бешеный ураган, они вели себя так, словно то была их последняя близость, от которой следовало урвать свой куш, и каждый в этой схватке выжимал партнера без остатка. Для нее это было не просто физическое удовольствие, но еще и празднование промежуточного результата расследования. Для него же это был не только поворотный пункт в их отношениях, но еще и долгожданное после трех месяцев телесное раскрепощение. Как бы то ни было, каждый получил свою выгоду или, выражаясь по-другому, прибавочную стоимость. Счастье обрушилось нежданно-негаданно, он-то думал, что так же, как и вчера или позавчера, или много вечеров подряд до этого, он потушит свет и заснет, а тут вдруг Жань Дундун возьми его и спроси: мол, как думаешь, если муж уже целую вечность не трахает жену, ты поверишь, что у него нет любовницы? Это была явная провокация, он даже опешил, прошло несколько секунд, прежде чем на ум ему пришел встречный вопрос, однако он ничего не стал говорить, боясь, как бы она его не оттолкнула. А вопрос его звучал бы так: «Если жена уже целую вечность не допускает к себе мужа, неужто ты будешь отрицать, что она чокнутая?»

Когда все закончилось, она спросила:

— Почему в этот раз ты не кричал «кайф»?

«Неужто не кричал? — поймал он себя на мысли. — И правда…» Он даже сам удивился, словно в самый ответственный момент внутри него автоматически сработала система раннего предупреждения. Он не мог ответить на этот вопрос.

— Почему? — не отступала она, словно пытаясь просветить его насквозь.

— А можно я не буду отвечать?

— Нельзя, — настаивала она.

— Если я скажу правду, ты рассердишься, а если совру — то мне самому будет потом будет неудобно.

— Я прощу все что угодно, лишь бы только это была правда, — пообещала она.

Он без конца сглатывал, словно хотел сглотнуть те слова, что вертелись у него на языке. Вместе с тем он словно оценивал, насколько правдивым может быть ее обещание. Он все глотал и глотал, пытаясь потянуть время, и то же время опасался, что она раскроет эту уловку или, чего доброго, уличит в каком-нибудь навязчивом расстройстве.

— Для тебя это прекрасная возможность обнулить все свои ошибки, — подбадривала она, — считай, что все в прошлом.

— Если ты хочешь вывернуть наизнанку даже мои мысли, то в таком случае я останусь перед тобой совсем голый.

— Я сгораю от любопытства, — не отставала она.

Он колебался: «Сказать или не сказать?» Он мучился не меньше, чем Гамлет с его вопросом «быть или не быть?». Она упорно выжидала и, казалось, даже дышать стала тише, время словно остановилось. Он уже жалел, что еще не уснул, усни он сразу, так не попал бы в такую передрягу. Словно прочитав его мысли, она пихнула его локтем, он испуганно пробормотал, что засыпает.

— Это обычная уловка подозреваемых — говорить, что они хотят спать, если не хочется отвечать, — сказала она. — Похоже, кто-то отказывается сотрудничать со следствием, так что даю тебе еще десять секунд.

С этими словами она приступила к обратному отсчету:

— Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один.

И тут, словно услышав сигнал к действию, он как загипнотизированный вдруг решил расколоться. Он признался, что начал кричать «кайф» после того, как прочел рассказ Бай Чжэнь «Одна ночь».

— Кто бы мог подумать, что моя жизнь превратится в искусство подражания, — добавил он.

— Я спрашивала, почему в этот раз ты не кричал, — вцепилась она мертвой хваткой.

— Раньше я кричал, потому что в своих фантазиях представлял другую, а сегодня в голове у меня была только ты.

Он думал, что такой ответ ей польстит, но, уцепившись за первую часть фразы, она тут же спросила:

— И кого же ты представлял?

— Да никого конкретного, как писал Лу Синь, «мой герой — собирательный: говорит, как чжэцзянец, выглядит как пекинец, одевается как шаньсиец» .

Мысли его путались, но она со своего курса не сбивалась:

— Наверняка представлял Бай Чжэнь?

Он хотел было сказать «нет», но вопреки намерению ответил:

— Представлял.

Она натянуто усмехнулась, словно наконец-то докопалась до истины:

— Оказывается, духовно ты мне уже давно изменял.

— А ничего, что кроме нее, я еще представлял Одри Хепбёрн и много кого еще, кто абсолютно недосягаем? Даже если бы я захотел тебе изменить, никому из них я бы не понравился, и вообще близость с ними невозможна ни в каком случае. Та же Одри умерла двадцатого января тысяча девятьсот девяносто третьего года, так что как ее ни представляй, она не воскреснет и разборок с тобой не устроит. Если бы каждый был так же откровенен, как я, то психологи давно бы уже признали, что такие фантазии совершенно нормальны. Не верю, что сама ты тоже не представляешь никого другого на моем месте.

— Не представляю, — машинально ответила она, но при этом солгала.

Разумеется, в ее голове тоже появлялись образы каких-нибудь интересных мужчин, к примеру, только что совершенно неуместно в воображении промелькнул Хун Аньгэ, однако ей не хотелось, чтобы об этом узнал Му Дафу, который мог бы напридумывать невесть что. Ведь он далеко не дурак, изучение литературы — это не что иное, как изучение человеческой природы.

— Ты лжешь, — сказал он.

— Женщины отличаются от мужчин, — попыталась увернуться она и сменила тему: — Ты меня любишь?

— Люблю.

Похоже, это был единственно верный ответ, который избавлял от разборок. Он был готов во всем ей потакать.

— А как именно ты меня любишь? — допытывалась она.

— Как во «Сне в красном тереме» Цзя Баоюй любил Линь Дайюй: прежде чем дать лекарство — сперва пробую сам, если попадается что-то интересное или вкусное — сразу думаю о тебе, если ты сердишься — я лишь заискивающе умиляюсь. Если говоришь, что у меня есть любовница, — соглашаюсь, если считаешь, что обманываю тебя, — опять-таки соглашаюсь, что бы ты ни говорила, всегда иду у тебя на поводу. Хорошо еще, что ты не просишь меня умереть, а то пришлось бы, как Георгу из рассказа Кафки «Приговор», броситься по приказу отца в реку.

— Хочешь сказать, что веришь в любовь Цзя Баоюя? Да он же переспал со своей служанкой Сижэнь и еще с несколькими другими! И если мне не врет память, он также забавлялся со своим сверстником Цинь Чжуном, — чуть ли не вскрикнула она.

— Но это нисколько не отрицает его любви к Линь Дайюй. Может статься, он любил ее именно через любовь к другим. Похожая ситуация описана в романе «Любовь во время чумы», в котором Флорентино заводил сотни романов ради любви к Фермине.

— Извращенец. Мне бы точно не хотелось, чтобы ты пользовался такими же методами.

— Любовь — странная штука, лично я люблю тебя лишь одной любовью, той самой, какой Джек из «Титаника» любил Розу. Если бы посреди океана у нас остался один на двоих кусок деревянной обшивки, я бы отдал его тебе.

— Звучит красиво, жаль только, что это нельзя проверить. Можешь привести пример подостовернее?

— Хорошо, тогда я люблю тебя так же, как твой отец любит твою мать. Им уже скоро по семьдесят, а они ходят за покупками, по-прежнему держась за руки.

— Ничего романтичного, и не любовь это вовсе. Неужели ты не замечаешь? Отец всегда презирал мать, они то и дело ссорятся, когда не на людях. Мне даже кажется, что у отца шуры-муры с соседкой. А то, что ходят он, держась за руки, так это старость, отец использует мать вместо костыля.

Он попытался было вспомнить какой-нибудь роман, в котором супруги прожили вместе до седых волос, но, сколько ни силился, так и не вспомнил. «Надо же, — подумал он, — столько в нашем мире великих писателей, и ни один не писал на эту тему, а может, это я не в курсе. Вместо сюжета о героях, которые любят друг друга до седых волос, читателей привлекают либо первая влюбленность, либо тайное увлечение, так и оставшееся тайным, либо любовь, закончившаяся расставанием, либо любовь на закате дней. В любом случае нет произведений, в которых любовь выглядит неизменной на протяжении всей жизни. Интересно, это недосмотр писательской братии или любовь и правда не способна длиться так долго?»

Он погрузился в раздумья, пытаясь отыскать подходящий пример. Вдруг ему вспомнился недавний фильм режиссера Михаэля Ханеке «Любовь», он обрадовался ему, словно бесценному кладу.

— Я могу любить тебя так же, как Жорж любил Анн, — произнес он.

— Это как?

— Жорж и Анн, которым было уже за восемьдесят, опирались только на себя, им не хотелось переезжать в дом престарелых, не хотелось обременять жившую вдали дочь, поэтому они обоюдно заботились друг о друге. После перенесенного инсульта Анн потеряла способность двигаться, и тогда Жорж, который и сам уже ходил с трудом, продолжил ухаживать за ней: помогал совершать туалетные процедуры, кормил с ложки. Не желая изводить себя физически и душевно, Анн попросила Жоржа избавить ее от страданий. Сперва Жорж не хотел этого делать, но сил у него становилось все меньше. Боясь умереть раньше нее и понимая, что никто другой не позаботится о ней как надо, он накрывает ее подушкой, после чего, собрав оставшиеся силы, наваливается сверху и дожидается, пока Анн не испустит дух.

— Ты смог бы сделать такое? — Она шмыгнула носом.

Он почувствовал, как все вокруг пропитывается сыростью, словно в спальне зарядил моросящий дождь. Когда же он протянул руку к глазам Жань Дундун, те были совсем мокрыми, история любви Жоржа и Анн растрогала ее до слез.

— Самая трогательная любовь заключается в том, чтобы прожить на несколько часов дольше, чем любимый тобой человек, хотя бы даже на час, — произнес он.

— Ты смог бы сделать такое? — пробормотала она.

— Думаю, да. Но только заручившись твоим согласием.

— Зачем?

— Потому что только тебе решать, сможем ли мы вместе прожить до старости.

Она не нашлась с ответом. Вся комната словно погрузилась в сон, вокруг воцарилась полная тишина.