В начале XX века ее называли первой и даже единственной русской поэтессой. Нет, строго говоря, ни первой, ни единственной она не была. Но только она, не позаботившись обезопасить себя броней идейной направленности или непроницаемой маской лирического героя-мужчины, с наивным бесстрашием решилась определить специфику своего творчества словами: «Я — женщина».
Для современного слуха странны упреки, звучавшие в адрес Лохвицкой со стороны критики. Вот что, к примеру, писал критик народнического направления, П. Ф. Якубович: «Весталка г-жи Лохвицкой грезит во сне о боге “веселья, любви и вина” (все выделенные слова подчеркнуты автором. — Т. А.). Содержание стихотворения “Миг блаженства”, изображающего как “любовь-чародейка бросила нас в объятья друг друга в полночный таинственный час” и что из этого произошло, положительно неудобно для цитирования. <…> Поэты очень часто воспевают физические достоинства своих Лаур и Беатриче и мы относимся к этому благосклонно, однако мы чувствуем тошноту и отвращение, когда женщина, захлебываясь, описывает такие же прелести мужчины». «Прелести мужчины», вызвавшие тошноту у критика, это, по-видимому, «огненно-черные звезды» очей, «синевато-черные ресницы» и «уста», подобные «двум лепесткам граната». Ничего более интимного в ее поэзии не найти.
Это было в 1890-е гг. Когда в 1905 г. Лохвицкая неожиданно для всех умерла от какой-то странной сердечной болезни (не от туберкулеза, как принято говорить), не дожив до 36 лет, критики, похоже, увидели отчасти и свою вину. «Песни Лохвицкой оборвались на полуслове, ее талант отцвел, не успевши расцвесть, — писал Н. М. Минский. — Но это нам не в диковину. Даже совестно повторять, как слишком избитую и пошлую истину, что большинству русских талантов обыкновенно суждено начинать более или менее многообещающе, затем проплутать в полусознательных поисках едва ли не самую ценную часть жизни, затем исчезнуть неведомо куда, или отойти в лучший мир. <…> С талантом ведь тоже надо уметь обращаться». Через несколько лет, к моменту литературного дебюта Ахматовой и Цветаевой, ситуация уже изменилась и общественное мнение стало благосклоннее к женщинам-поэтам. А про ту, которая проложила им путь, постепенно стали забывать. Почему-то забыли и о той «великой искренности», которая в свое время создала ее успех.
И все же, по мере того, как эпоха Серебряного века все дальше уходит в историю, фигура Лохвицкой вновь начинает проступать из тумана забвения. На ней сходятся, преломляются и пересекаются многие линии, идущие из девятнадцатого века в двадцатый. О необходимости пересмотра отношения к Лохвицкой в последние десятилетия заговорили ученые (например, В. Марков, К. Гроуберг). При более внимательном рассмотрении выясняется, что значение Лохвицкой не ограничивается рамками чисто женской тематики. Не менее, если не более интересна ее религиозно-философская лирика. Существенно также и то, что ее поэзия и сейчас находит своих поклонников — вопреки всем приговорам критиков и литературоведов, в течение столетия звучавшим в ее адрес. В процессе исследования творчества Лохвицкой автору этой книги не раз пришлось слышать из живых уст наших современников не только свидетельства о том, что стихи поэтессы им нравятся, но даже и неожиданно страстные признания в любви к самой поэтессе, неожиданно острое сопереживание ее судьбе. Все это говорит о том, что феномен Лохвицкой требует к себе пристального внимания и детальных исследований. В этой книги мы постараемся обобщить результаты нескольких лет собственной работы — изысканий архивных и собственно литературоведческих, — в надежде, что книга явится не завершением, а началом серьезного изучения творчества незаслуженно забытой поэтессы.