Пер. с яп. М. Торопыгиной. — СПб.: Гиперион, 2005. 4000 экз.
.– 224 с.
— Вот и муж ваш вернулся, две недели ведь его не было. И книга переводов как раз вышла, кругленькая сумма получилась, наверное, — Митиё поднялась. Токико тоже стояла.
В гостиной, где сидел Сюнскэ, стоял европейский платяной шкаф с вещами Токико. Вошла Токико и молча стала переодеваться. Стоя спиной к Сюнскэ, она сказала:
— А эта юбка мне идет.
— Да, хороший фасон.
Токико, зажав между ног комбинацию, крутя бедрами, натянула темно-коричневую плотно облегающую юбку.
Стоя перед зеркалом, Токико пробормотала себе под нос:
— Точно, этот фасон очень хорош.
Сюнскэ вышел в сад и начал упражняться с привязанным на шнурке мячом для гольфа.
Неряшливо одетая Митиё, принимаясь за уборку, сказала:
— Когда мяч на шнурке, это еще хуже, чем вообще не тренироваться, правда, хозяйка?
Токико ничего не ответила. Она будто бы колебалась, идти ей или нет. Видя это, Сюнскэ из сада крикнул Митиё:
— Если что-то умеешь, так уж умеешь.
Когда Токико ушла, он стал разбирать свой багаж. К нему подошла Митиё, бормоча, что уж и не знает, как ей быть: промолчать или нет. Злобно глядя на нее, Сюнскэ ждал, что же она все-таки выберет. Не дождавшись он крикнул: «Ну чего там у вас, выкладывайте!» Тогда она решилась: «Ну, раз вы сами все знаете, — тогда и я скажу».
— Видите ли, хозяин, ваша жена и Джордж…
Сюнскэ, остолбенев, слушал Митиё. Потом одним духом выпалил: все, хватит, позвоните ей и скажите, чтобы она вернулась, нет, я сам — и поднял телефонную трубку.
— Слушаю вас, — послышался ясный спокойный голос Токико.
Так говорят в присутствии кого-то постороннего. Сюнскэ вышел на улицу и ждал возвращения Токико. Токико вышла из-за угла, она была подавлена. Когда она поравнялась с Сюнскэ, он приказал:
— Иди в дом!
Ему казалось, что нужно как можно скорей оказаться в доме. Войдя вслед за Токико, Сюнскэ толкнул ее в спину так, что она повалилась на диван, и крикнул:
— Что ты наделала!
— А что я наделала? — Токико приподнялась.
Что теперь говорить, что делать? Про это не написано ни в одной книге, нигде этому не учат.
— Я все знаю про тебя и этого парня. Ты развлекалась с ним три часа подряд!
Токико полулежала и смотрела на него. Сюнскэ схватил Токико за волосы и рванул. Потом, будто желая, чтобы она не смогла подняться, два-три раза сильно ударил кулаком.
Токико закрыла голову руками.
— Кто тебе такое сказал!
— Митиё сказала.
— Митиё? — Токико задумалась, сжав щеки руками.
— Именно. Митиё. С самого начала я ее терпеть не мог!
— Откуда Митиё…
— Джордж сказал Митиё.
— Джордж?
Сюнскэ говорил громко.
— Теперь, наверное, он отстанет от тебя.
— Я как раз хотела поговорить с тобой, — пробормотала Токико.
Сюнскэ зло рассмеялся.
— О чем? Собираешься уйти?
— Это мой дом. Я создавала его своими руками.
— Больше это не твой дом.
— Прошу тебя, не кричи так.
— Что?
— В такой момент ты кричишь, это ужасно, — сказала Токико.
Сюнскэ оставил Токико и ушел в другую комнату.
— Хозяин! — вошла Митиё. — Хозяин, вы зачем это сказали хозяйке? Я-то думала, что вы все в себе сохраните. Что вы сделали с хозяйкой? Вы ведь читаете лекции о семейной жизни, так я думала, вы все понимаете. Жена ваша тоже думала, что вы человек понимающий. Поэтому…
— Поэтому она это и сделала, что ли? — Сюнскэ задохнулся. — Вы, будьте любезны, сейчас же соберите вещи и убирайтесь отсюда.
— Как прикажете…
Ее слова были как всегда учтивы, но теперь Митиё подняла глаза и злобно посмотрела на него. Она залилась краской. Он сдерживался — так нельзя, — но все же произнес:
— Небось, только об этом и болтали каждый день за чаем.
— Вам без меня не обойтись.
— Молчите! Я вас увольняю. И жена тут ни при чем, просто я так решил. Сейчас же убирайтесь. Впредь здесь все будет делаться так, как я захочу. И вы делайте то, что я приказал. — Сюнскэ специально говорил так, чтобы Токико его слышала. Надо было окоротить Митиё.
— Мне никто не может приказывать, — Митиё снова подняла голову, теперь она смеялась, дергая плечом и презрительно скривив рот.
— Да неужели! И господину Генри передайте: это он подослал такого человека в мой дом!
Сюнскэ вернулся в гостиную. Вообще-то Сюнскэ не думал, что Генри специально подослал им Джорджа. Токико по-прежнему держалась за голову и была погружена в свои мысли.
— Три месяца ты планомерно завлекала этого мужчину! А я-то считал, что твое единственное достоинство — это порядочность, — Сюнскэ вдруг расчувствовался. — И этого единственного ты лишилась.
— Все это случайность.
— А Митиё говорит...
— Ты глупец! — вздохнула она. — Совершенно безнадежный человек.
— Митиё сказала, что такое бывало и раньше, и она думала, что я тоже все знаю.
— Да нет же. Все совсем не так.
— Ты же молчала. И думала, что если молчать, то все останется шито-крыто. Ведь так? А еще просила помочь тебе выбрать юбку!
— Спроси Митиё, как она докажет, что говорит правду?
— А что было на самом деле?
— Ничего не было. И если даже вы с Митиё оба так считаете, это еще не значит, что я и вправду сделала что-то нехорошее. И дураком выглядишь ты. Если жена позволяет себе такое, значит, муж жену не удовлетворяет. Тебе и вправду не стыдно?
— Вот как? — пробормотал Сюнскэ.
— Ты превратился в ничтожество. Я думала, что когда-нибудь наконец мы поговорим по душам. Но, к сожалению, когда живешь с таким человеком, как ты, все время что-нибудь не так. — Потом Токико проговорила, будто после глубокого раздумья: — Ничего не поделаешь. Митиё выставила меня на посмешище!
Токико прошла в прихожую, надела туфли и медленно побрела на улицу. Она двигалась, прижимаясь к каменной ограде вдоль дороги. Сюнскэ наскоро сунул ноги в гэта* и пошел вслед за Токико, потом взял ее за руку, и они вернулись домой.
Во время ужина Рёити спросил, почему нет Джорджа. Сюнскэ знал, что Джордж собирался прийти сегодня вечером. Токико ответила:
— Он сделал мне гадость, ему больше нельзя приходить в наш дом.
— Да? А что он такое сделал? — спросил Рёити.
— Он говорит обо мне плохо. Распускает обо мне ужасные слухи. Я решила отказать ему от дома.
— Когда это он такое говорил? Когда вы с ним в кино ходили? Или после?
— Подробности не имеют никакого значения.
— Позавчера он ночевал у нас, вчера вы ходили в кино. Наверное, после кино, — рассуждал Рёити. — А я еще ему постель свою отдал, старался для него.
— Вот поэтому я ненавижу американцев, — сказала Норико.
— Все, хватит об этом! — прикрикнул Сюнскэ, изо всех сил стараясь показаться непринужденным.
У Сюнскэ все время болело в паху, и он никак не мог справиться с болью. Это началось, когда Митиё открыла ему глаза на происходящее. Боль рождалась в нижней части живота и какое-то время оставалась там. Перед тем как спуститься еще ниже, она сдавливала сердце. Ему было больно, когда Токико, объясняясь с ним, говорила: «Это мой дом», — или: «Я не принадлежу тебе». «Мне больно! Больно! За что все это!» — безмолвно кричал Сюнскэ. Он неподвижно лежал в своей комнате и слышал, как в соседней комнате Токико стелит матрас и, усевшись на него, по своему обыкновению, листает журналы.
— Ох, как болит, — сказал он вслух.
Токико молчала.
— Болит! — повторил Сюнскэ.
Открыв дверь между комнатами, он крикнул:
— Мне больно!
Токико мельком взглянула в его сторону. Потом пристально осмотрела его с ног до головы.
— Не знаю, что делать, вот здесь все болит и болит!
— Постыдился бы кричать, — прошептала Токико.
— Да больно же!
— Отвернись-ка.
— Зачем?
— Я переоденусь.
— Давай, переодевайся так.
— Нет.
— Ладно, отвернусь. Давай скорей, — сказал Сюнскэ.
Когда Токико легла, он повернулся. Токико только чуть повернула голову и посмотрела на него.
— Токико, как все случилось? Ты выпивала, там были дети и этот мужчина, потом ты сделала ему намек, сказала, что теперь пора спать. Детей положила здесь, в моей комнате, а сама пошла в детскую, к нему, потушила свет. Разве не так? Мне рассказали все до мельчайших подробностей, — настойчиво твердил Сюнскэ.
— Не говори так громко, — Токико понизила голос, будто упрекая его. — Дети услышат. Ты этого хочешь? Можешь сколько угодно пережевывать все это, только не кричи.
— Ты же знала, что я стану переживать, как ты могла? В детской постели… — сказал Сюнскэ трагическим голосом.
— Но...
— Что ты говоришь?
— Что это странно, — пробормотала Токико, закутываясь одеялом по шею. — Зачем все это вранье?
— А кто врет?
— Джордж.
— Неужели?
— Ага.
— Когда я сказал, что ты принадлежишь мне, я имел в виду, что ты замечательная женщина, мать нашим детям, мне — жена.
Тут Токико вдруг закричала:
— Что же ты избил эту замечательную женщину!
— Не говори так громко! — сказал теперь уже Сюнскэ. Дыхание у него сбилось, он продолжал: — Давай посмотрим, что же здесь не так. Я этого не видел, но и ничего странного не нахожу. Ты ведь всегда сама выключаешь свет, правда? Вот и теперь ты и сделала то же самое. Ты машинально сделала это.
Токико как будто задумалась.
— Странно. Зачем ему было врать.
Эта женщина даже не разыгрывает невинность, подумал Сюнскэ. Это задело его.
— Ты, наверное, сказала ему, чтобы он никому не рассказывал?
Токико кивнула.
— Да. И это самое странное. Неужели он вправду сказал такое? — задумчиво бормотала Токико.
Сюнскэ прямо вскрикнул, схватившись рукой за живот:
— Больно, больно… Ты как будто советуешься со мной…
— Если не хочешь, лучше вообще не разговаривать.
— Нет-нет, расскажи обо всем.
Сюнскэ вдруг прижался к Токико и, не давая ей убежать, схватил за плечи. Она извивалась в его руках.
— Ну, расскажи!
— Расскажу, расскажу. Только если не будешь так тискать, а обнимешь как всегда, как раньше.
— Как раньше?
Сюнскэ обнял ее со словами:
— Ну, говори!
— Крепко обними. Когда обнимаешься, рассказывать легко.
Голос Токико изменился. Она будто захмелела от своей решимости. Видя это, Сюнскэ заговорил сам:
— Итак, ты сказала: пора спать, имея в виду, что хочешь отдохнуть. Может, он понял тебя по-другому? Потом, когда ты чистила зубы, он подошел к тебе сзади, а ты сказала: подожди? Или, может, ты ему сказала: жди меня в спальне? Потом, когда ты уже легла, он все еще возился, и ты пошла посмотреть, а он втащил тебя в ту комнату, и не ты, а он выключил свет? И потом ты уже не могла убежать, чтобы не разбудить детей? И ты уже не могла закричать, потому что попала в такое пакостное положение? И это он не отпускал тебя три часа? Между прочим, Митиё сказала, что ты на следующее утро пошла в его комнату, чтобы его поцеловать, он не удивился?
— Что ты такое говоришь, глупость какая! — сказала Токико, отбиваясь от Сюнскэ. — Я просто пошла посмотреть, не осталось ли каких следов. Вот и все, — понизила она голос.
— Тогда выходит, этот негодяй врет, — сказал Сюнскэ.
Слишком многое не сходилось.
— Трус. Испугался и наврал. — Потом вздохнула: — Он в этом дока. Так все искусно подстроил, что мне было не убежать.
— Это как же? — слова Токико и насмешили, и хлестнули Сюнскэ, как бичом.
Токико, растерявшись, хотела прекратить этот разговор:
— Хватит. Ты все равно лучше. Хватит вопросов. Знаешь, между японцами все легче, — заключила она.
Теперь Сюнскэ коснулся тела Токико.
— Прежде и у меня такое бывало, а теперь вот и ты…
...Попытка Сюнскэ, как он и предчувствовал, окончилась неудачей, и Токико едва слышно разочарованно вздохнула. Сюнскэ отпрянул от нее, убежал в свою комнату и упал на постель. Он услышал, как Токико зевнула.
Сюнскэ не спал, прислушиваясь к сонному дыханию Токико. Целых два часа он постанывал, стараясь привлечь ее внимание, но Токико не реагировала. Наконец она спросила:
— Чего ты хочешь?
— Это ты виновата в том, что со мной происходит.
— Ничего я не виновата.
— Нет, ты. Ты, наверное, и сама помнишь, — тут Сюнскэ вбежал в комнату Токико и сел у ее изголовья. — Помнишь, десять лет назад мы ездили на море. Дела заставили меня уехать раньше. А ты с детьми осталась еще на две недели. И развлекалась там со студентом. Когда ты вернулась в Токио, этот студент пришел в гости. А когда я вернулся домой, вы пошли с ним в кафе, вроде бы чаю попить. Кажется, ты сказала, что хочешь его с девушкой познакомить. И потом ты написала студенту письмо и спрятала его между книгами в шкафу. Ты спрятала это письмо, потому что втайне чего-то от него хотела. А ведь после этого у меня с тобой в первый раз не получилось!
Это была их первая поездка на море после рождения детей. Они остановились в частном доме, где кухня и туалет вечно были грязными. Токико все время брюзжала — замолкала только когда купалась. Спускаясь к пляжу, она неспешно шествовала с таким видом, будто не помнила о существовании своего мужа Сюнскэ. Даже когда он шел рядом. Токико вошла в море вместе с мужем и поплыла к скале метрах в двухстах от берега. Сюнскэ сразу решил, что не поплывет туда, и крикнул:
— Я возвращаюсь!
Она плыла молча. Сюнскэ вернулся на берег. Норико играла в песке. Рёити видно не было, Сюнскэ испугано заметался по мелководью. Рёити неожиданно поднялся из воды. Облегченно вздохнув, Сюнскэ посмотрел в сторону моря, голова Токико была еле видна. Она казалась совсем крошечной, но по-прежнему двигалась в сторону скалы. Потом он увидел, что Токико залезла на скалу. Пока она находилась на черной скале, Сюнскэ наблюдал за ней.
Вернувшись, Токико сказала детям, что доплыла вон докуда, а мужу она ничего не сказала. Пока Сюнскэ был с ними, Токико решила сплавать туда еще раз. Теперь Сюнскэ захотел плыть вместе с ней, но она сделала недовольную мину, будто говоря: «Хоть бы на море оставил меня в покое».
Сюнскэ задумался: «Я не в чем, кажется, этой женщине не отказываю. Сюда мы тоже приехали по ее желанию, хотя я в глубине души был против. Так чем же она так недовольна?»
Потом Токико наверняка плавала на скалу вместе со студентом.
Глядя на мужа, Токико недоумевала, отчего он вдруг вспомнил про море. Токико совершенно забыла все то, о чем он вспоминал, и выглядела растерянной.
После путешествия Токико захотела немедленно строить собственный дом, и попросила Сюнскэ уладить денежные вопросы. Через полгода все было готово. Чего она добивалась? Искала «семейное счастье»? Или хотела показать свою силу?
— Вот ты какой! — воскликнула Токико. — Теперь-то я понимаю, что ты меня все время подозревал. Оттого, что ты смотрел на меня такими глазами, я такая и стала — неудовлетворенная. Да, неудовлетворенная, — громко повторила Токико.
— А я ведь тоже однажды поступил, как этот твой американец. И та женщина была довольна.
— Когда это было? — приподнялась Токико.
— Перед тем, как ехать за границу. Она была замужем.
— Что ж, стало быть, мы квиты. Рассказывай, как это было.
— Я ту женщину нисколько не любил. Даже когда я спал с ней, я думал только о тебе, — Сюнскэ подумал о молодом, сильном теле Джорджа.
— Наверное, вы встречались в гостинице. И мне тоже надо было пойти в гостиницу! Какой интерес делать это у себя в доме? Ты же и сам недоволен, что это случилось в твоей постели. Если бы не в доме, может, было бы еще лучше.
— Есть разница между мужчиной и женщиной.
— Какая разница? Хуже всего то, что ты не любил ту женщину, а все равно с ней спал. — Токико повернулась к нему. — Ну, попробуй сделать, как ты делал с ней, попробуй. Не можешь? Это тебе наказание! Наказание! — Токико засмеялась.
Сюнскэ отпрянул.
— Митиё говорит правду. Ты не хотела расставаться с ним. Ты влюбилась в сплетника.
— Да он мне противен. Скупердяй. Но если бы на его месте оказался надежный человек… Сбежала бы с ним из этого дома, и уехала бы — хоть в Америку, хоть куда, — будто вслушиваясь в свои собственные слова, с расстановкой, медленно проговорила Токико. — Я ведь еще молода.
— Ах, вот как… — Сюнскэ поднялся.
Сюнскэ ждал утра, как ждут его больные люди.
Отчего в трудном положении всегда невольно начинаешь смотреть на сад? Когда попадаешь в переделку, будто бы ищешь там поддержки. Вон они: гималайский кедр, индийская сирень, слива, рододендрон, конский каштан, хурма. Сирень покрыта яркими цветами.
Неизвестно отчего, но только любовь к собственности ему явно не свойственна. Когда Токико сказала: «Я тебе не принадлежу», — может быть, она имела в виду, что он равнодушен к своей собственности.
Но сейчас Сюнскэ чувствовал, что сад влечет его. Цветет сирень. На земле три, нет, четыре воробья. Они что-то клюют, не останавливаясь. Раскрылся цветок кувшинки в пруду. За живой изгородью бродят две собаки. Одна из них — их собственная. Соседние дома будто наложились друг на друга — словно в бинокль смотришь. Интересно, испытывают ли цветы наслаждение, когда их опыляют? Бывают ли у них ощущения, похожие на те, что испытывают от объятий мужчина с женщиной? Непременно бывают, с ревностью думал Сюнскэ.
Право же, у комка земли и у камня тоже наверняка есть какая-то своя радость. А если так, то чего хотят они — Токико, которая недавно одиноко ворочалась в своей постели, и он сам? Что — он сам?
Ваза наполнена водой. Почему он об этом думает? Почему он вообще может думать о какой-то воде?
Вдруг Сюнскэ обнаружил, что незаметно для себя подошел к Токико. У нее осунулось лицо. Приготовив еду — ведь они остались без Митиё — она ушла из кухни. Из гостиной она смотрит в сад — точно так же, как он сам. Быть вместе им не хочется.
О чем она думает?
В этот момент, по-прежнему сидя к нему спиной, она пробормотала:
— Выходит, мужчины могут делать это совсем-совсем без любви?
— А ты сделала это, потому что думала: он меня любит? Не знаю. Откуда мне знать, о чем вы говорили, — Сюнскэ понимал, что жена имеет в виду совсем другое. Боль внизу живота не проходила. Сюнскэ с удивлением услышал собственные слова: «Наверное, все оттого, что ты очаровательна».
— Возможно. Но, кажется, ты единственный, кто это видит, — Токико повернулась к нему, по ее щекам текли слезы.
— Да нет, совсем не так.
Он думал, стоит ли продолжать этот разговор.
— Ты как-то сказала… Будто на тебя не отрываясь смотрел молодой человек в цветочном магазине. Конечно, ты очаровательна.
— Давай поедем, поговорим кое с кем. А? Поехали?
— Ну… — пробормотал Сюнскэ растерянно. — А ты не пожалеешь потом? Я-то не против, но лучше не сейчас.
Токико кивнула.
Сюнскэ почувствовал, что внутри него что-то переменилось.
Его взгляд скользнул по ее затылку, потом по сомкнутым ногам. Он старался говорить спокойно, но не мог подавить волнения. Ее затылок и ноги возбуждают, думал Сюнскэ. Наверняка этот молодой мужчина ласкал их особенно рьяно. Все-таки это она завлекла его, решил Сюнскэ. Но он не был раздражен этим, скорее подавлен ослепительностью этой единственной в мире женщины.
Наверное, она и сама осознавала свою пленительность, и желала показать ее другим. А он-то давным-давно отказал ей в этой пленительности. Вместо того чтобы ощущать, как она ослепительна, он считал ее смешной. И поэтому она стала от него отворачиваться. И отчего он стал думать, что она смешна? Да нет, когда Сюнскэ думал, что она смешная, на самом деле он считал, что Токико ослепительная, он любил ее.
Ее кровь течет по сосудам, придавая своим током блеск ее коже; ее ресницы подрагивают, закрываются и открываются; мягкая линия шеи переходит в плечи; внизу живота — несколько складочек; груди — чуть разные; у нее довольно длинные ноги с крепкими лодыжками… На все это он смотрел с чувством творца, удивленного значительностью своего творения, обретшего самостоятельность. «Поскорее бы избавиться от этих неприятностей», — подумал Сюнскэ.
Надо перестроить дом!
Постель Токико скрипела под ней, этот скрип заставлял Сюнскэ страдать.
Сюнскэ пробормотал:
— Ты пустила его в дом, потому что я не взял тебя с собой за границу?
— Что? Куда ты меня не взял? А, ты об этом? Ну да. Может, и так. Может быть. До чего же мне трудно… Ты всегда меня мучаешь. Стоит тебе только сказать, что ты считаешь так, и мне начинает казаться, что так и есть на самом деле. Когда мы вместе, я всегда думаю так же, как ты, а не как я сама. Все из-за тебя! Мне вообще кажется, что ты этого хотел. Ведь ты сказал, давай его пригласим. Так ведь было.
— Да я же ничего не знал, а если бы и знал, разве смог бы тебя остановить? Что, не так?
— Нет, не так! Когда мы с тобой, мне кажется, я все делаю, как ты говоришь. И здесь то же самое.
— Ты ведь хотела поехать, а потом почему-то не поехала. Поэтому ты так поступила? Ты притащила этого парня, чтобы Америка была у тебя дома?
— Вот именно. Поскольку ты так думаешь, так оно и есть на самом деле. А когда он только стал приходить, ты ведь тоже так думал? Поэтому я все так и сделала.
— Да? Так ты хотела превратить его в домашнего любимца, вроде кота?
— Ах так, не стану больше ходить учиться танцам!
«Она что, ходила учиться танцам? В таком-то возрасте», — удивился он, но вслух ничего не сказал.
Среди провожающих на пристани была и его семья. Он стоял на палубе среди иностранцев, и так же, как и другие пассажиры, бросал серпантин в сторону Токико. Ему казалось, что дети, протягивая руки, кричат: «Мама, это тебе!» От палубы до пристани было довольно далеко.
Сюнскэ долго наблюдал за Токико. Он вспомнил, что нечто подобное происходит уже во второй раз. В первый раз это случилось, когда он, демобилизовавшись, отправился к месту ее эвакуации в горах. Токико по какому-то делу отлучилась в храм. Он шел в поселок, маячивший вдали, по горной дороге вдоль реки, а Токико, в рабочих шароварах, как раз показалась у храма метрах в ста от него. Токико не двинулась к нему навстречу, стояла у храма и ждала, пока он приблизится.
У него на спине был тяжелый рюкзак, поэтому он не побежал, а продолжал идти медленным шагом, глядя на Токико.
«Почему она не бежит ко мне?» — недоумевал Сюнскэ.
На корабле, когда суета улеглась, он все думал, отчего Токико не сказала: «Я еду с тобой». Если бы она так сказала, возможно, они отправились бы за границу вместе.
Провожающих на пристани было все еще много, но они стали крошечными. Прошло тридцать минут.
Через два или три дня на корабле устроили выставку. Там было несколько десятков фотографий. Каждая фотография стоила два доллара. Пассажиров и провожающих снимали без предупреждения. На одной из фотографий крупным планом была его семья. Токико стояла, прижимая к себе детей. В ее глазах сверкали слезы. Когда он видел у нее слезы, он всегда смеялся, но в этот момент Сюнскэ смеяться не мог.
За два дня до отъезда, улучив минутку, Токико зашла в его комнату и сказала, что посидит рядом с ним.
— Как мне быть с детьми?
Его ручка на миг остановилась.
— Мы ведь с тобой так и не посоветовались…
— Сейчас не время об этом говорить. Посоветоваться можно и в письмах. Ну что ты ворчишь? Скажи уж прямо: не езди.
— Я тебя не понимаю, — Токико заплакала.
Сюнскэ увидел, как Токико вытирает слезы рукавом блузки, и подумал, что это он чего-то не понимает. Вместо того чтобы сказать что-нибудь нежное, она накинулась на него, высказывая свою любовь, а теперь утирает слезы.
«Нужно что-то сказать…» — думал он. «Что-то сказать» — значит поддержать ее ласковыми словами, пусть будет так, как она хочет.
Продолжая всхлипывать, Токико проговорила:
— Такой человек, как ты, вообще не может понять чувства женщины! — она ударила его кулаком по коленке.
— Мне некогда, я должен готовиться к отъезду, — ответил Сюнскэ, мрачно усмехаясь.
— Я не об этом говорю! Если тебе кажется, что женщина счастлива, ты тут же все стараешься испортить.
Сюнскэ ничего не оставалось, как снова засмеяться.
Дней за десять до этого он встретился с той, другой, женщиной. И тогда у него тоже мелькнула мысль: «Нет времени». Сюнскэ изредка встречался с этой, не вызывающей в нем никаких чувств, женщиной, тая пустую надежду: может, что-то и выйдет. Но поскольку ничего не выходило, он думал о том, что все это без толку. И этой женщине, когда она спросила, отчего у него такое лицо, он тоже ответил: «Мне некогда делать приятное лицо». Тогда она сказала: «Странный ты человек. Зачем тебе вообще со мной встречаться?»
«Ты не можешь понять чувства женщины» — эти слова Токико прозвучали для Сюнскэ как гром среди ясного неба и привели его в панику. Обе женщины сказали одно и то же. Ему ни до чего нет дела. Но даже больше, чем этим утверждением, он был обескуражен тем, что так сказала Токико. А потом его удивило то, что с ее губ слетели слова, что она — женщина.
Лицо Токико на той фотографии и слова, сказанные Токико двумя днями раньше, слились воедино, и он не мог этого забыть.
Токико никогда ничего не писала об их разговоре накануне отплытия. Письма от нее приходили каждую неделю, в них всегда было много мелких жалоб на детей. Открывая их прямо у почтового ящика в далекой стране, Сюнскэ часто раздражался. В письмах не было ни единого нежного слова. Когда Сюнскэ вернулся и увидел лицо Токико, ему показалось, что черты ее лица заострились.
— Если все ставни не закрыть — вообще не сплю, а если закрыть, все равно до утра не могу заснуть, — пожаловалась она.
В ту ночь Токико спала крепко, на следующее утро, повернувшись к нему, она сказала:
— Когда ты здесь, совсем другое дело. Отец — очень важный человек. Теперь будем тебя ценить.
Сюнскэ хотел, чтобы у них была одна спальня, чтобы лежа в постели они могли поговорить по душам, а если захочется — заняться сексом. Он думал о сексе с ней как о части их предыдущей жизни; бывало, что, работая, он только и ждал случая, чтобы она вошла в его комнату, но бывало, она войдет, а его жар проходит. Желание было, но тело, будто это было тело другого человека, не слушалось мыслей. Каждую ночь это бывало по-разному, бывало и так, что он выпивал сакэ и вроде бы забывал, что она — его жена, и она казалась доступней, чем проститутка, он прокрадывался в ее комнату и ложился с ней, и вдруг замечал, что уже овладел ею.
Когда у Сюнскэ появилась другая женщина, он уже не беспокоился о сексе с Токико, он чувствовал по отношению к ней долг и любовь, однако ему уже не хотелось домогаться ее и переламывать ситуацию. Даже если она была недовольна, это его больше не волновало, их отношения стали бесцветными, как вода. И все же он думал, что когда-нибудь она придет в его комнату, и он сможет удовлетворить ее.
Токико давно хотела перестроить дом, Сюнскэ решил вопреки ее планам сделать спальню на двоих, так, чтобы они могли спать в одной комнате. Вскоре Токико действительно перестроила большую часть дома. Его комната и комната Токико стали смежными. А спать они станут в ее комнате. Он сказал, что это ему не нравится.
— Да мы же не можем быть вместе бесконечно. Когда ты свое получил, тебе всегда хочется отдохнуть в своей комнате. А если мы спим вместе, всегда выходят одни неприятности. Как только я заговорю, тебе тут же охота заткнуть мне рот. Тебе никогда не хочется слушать, что говорят другие.
— Да?
Сюнскэ подумал, что, возможно, она и права. Не то чтобы он никого не слушал, но ее он действительно никогда не слушал. Она говорит исключительно об образовании детей и о чем-нибудь вроде «повышения культурного уровня», теперь, правда, больше не злословит о других женщинах, как часто бывало раньше. Сделаем наш дом «шикарнее», чем у других. Она хочет быть не хуже других, а если так не выходит, тогда она ноет без остановки. К тому же он понимал, что она не слушает его, и в отместку не слушал ее.
Однако Сюнскэ никак не мог преодолеть свою тревогу, которую ощущал при виде Токико. Ему казалось, что успокоиться — в его власти, стоит только наладить сексуальную жизнь. Поскольку Токико были отлично известны эти «низкие» чувства, Сюнскэ не решался настаивать на своем.
— С тех пор как я вернулся из Америки, ты, кажется, во мне разочаровалась. И поскольку ты сказать не хотела, что ты во мне разочаровалась, ты решила меня игнорировать?
— Да, именно так. Все так, как ты говоришь.
— Не передергивай. Это важно, — рассердился Сюнскэ, но Токико замотала головой.
— Да не важно все это. Что тут причину искать!
— Поскольку ты во мне разочаровалась, тебе было тяжело меня видеть, да?
— Ты считаешь, это для чего причина? Станешь доискиваться, тебе же будет хуже, — потом она сказала со вздохом: — Надо бы встретиться с Митиё. И с Джорджем встретиться, уточнить.
Вечером Сюнскэ читал лекцию под названием «О семейной жизни за рубежом».
Выйдя из зала, Сюнскэ некоторое время шел пешком, а когда хотел поймать машину, у него так сильно заболело в том же месте, что и раньше, что он присел на корточки прямо на мостовой.
Посидев так какое-то время, Сюнскэ перешел улицу и направился в поликлинику. К нему вышел врач лет пятидесяти.
Сюнскэ сказал:
— Сжимает здесь, в области сердца, потом спускается вниз, вот здесь болит.
— Здесь?
— У меня произошел скандал с женой, после этого и началось. Когда вспоминаю этот скандал, болит.
У врача было такое выражение лица, будто он старается скрыть улыбку.
— Дадим вам успокоительное. Думаю, вам поможет. Людям вашего склада главное — не нервничать, так что попробуйте.
Сюнскэ кивнул, взял лекарство и принял столько, сколько сказал врач.
— Немного посидите.
Через две-три минуты Сюнскэ встал и громко крикнул:
— Прошло, правда прошло.
— Ну-ну, если опять начнется, выпейте еще, — ответил врач из задней комнаты.
Кажется, он все-таки смеялся.
Удивляясь, что боль удалось преодолеть так быстро, Сюнскэ вышел на улицу.
В тот вечер Сюнскэ сразу вернулся домой.
— Что, отец еще не вернулся? — спросила Токико.
— Вернулся. Не беспокойся, мама, — это был Рёити.
— Правда вернулся? А я думала, что его нет.
Токико лежа смотрела телевизор вместе с сыном и дочерью. Потом слегка зевнула.
— Отец, что будем делать с домработницей? — окликнула она Сюнскэ.
Сюнскэ всю ночь пролежал в своей комнате, встал, переоделся и, пройдя через комнату спавшей Токико, собирался выйти.
— Ты куда?
— Не знаю, так, никуда, пройдусь просто.
Токико спала как обычно — только лицо видно из-под одеяла, но глаза у нее блестели.
— Если пройтись, то лучше одень спортивные туфли. Уже не молодой, в чем попало не пошагаешь.
— Спортивные туфли?
Сюнскэ обулся в спортивные туфли.
Он спустился по бетонной лестнице и открыл калитку. Сколько денег во все это вложено! Они же муж с женой! Что же они творят?!
Он вышел на улицу, в одном из домов горел свет. В тот момент, когда Сюнскэ успел сделать только первый шаг, ему уже не хотелось никуда идти. У перекрестка он заколебался — свернуть ему направо или налево. Ни с того ни с сего он повернул и зашагал по дороге, ведущей в гору. Когда он начал подниматься, теплая капля упала ему на лоб. Редкие крупные капли весеннего дождя.
Сюнскэ вспомнил, как осенью гулял по аллее в маленьком американском городке. Когда он бывал спокоен, он всякий раз думал: вот бы Токико была с ним! И тогда, глядя на газон и деревянный дом в глубине, он думал о ней. В тот момент на его шляпу упало что-то твердое. Он остановился, снял шляпу — на шляпу упал орех.
На третий день после скандала, вечером, раздался телефонный звонок. Сюнскэ не знал, как ему себя вести. Джордж обратился с обычным приветствием:
— Хау а ю, миста Мива?
Сюнскэ выкрикнул:
— Джаст файн.
При сложившихся обстоятельствах ответ выглядел комично, однако Сюнскэ ничего заранее не придумал, и ему ничего не оставалось, как ответить именно так. С криком: «Кто звонит?» — вбежала Токико. Сюнскэ это не понравилось, но если бы жена не вбежала сюда, это не понравилось бы ему еще больше.
— Что он говорит? — Токико подошла вплотную к Сюнскэ.
В этот миг Сюнскэ подумал, что она так поступала, когда ждала, что они вдвоем будут приглашены на вечеринку.
— Он хочет встретится со мной. Назначает место, — Сюнскэ специально не прикрыл трубку рукой.
— Я тоже пойду.
— Что? — Сюнскэ посмотрел Токико в глаза. Для чего эта женщина пойдет вместе с ним? Если бы она умела говорить по-английски, она вообще пошла бы одна. «Ты не должен идти один, потому что неизвестно, что случится», — это, что ли, она имеет в виду? Вдруг муж учинит скандал и выйдет какая-нибудь глупость? А может быть, она сочувствует Джорджу? Он не знал, что и подумать. В желании Токико во что бы то ни стало пойти вместе с ним Сюнскэ усматривал возможность того, что между ней и Джорджем ничего не было. Нет, он твердо знал: Токико и Джордж были вместе, и поскольку он не доверял Токико тоже, у него появился тайный умысел устроить им очную ставку. В этой истории были и другие неприятные моменты. И очень много. В итоге возникло досадное осознание того, что и вправду всем трем участникам происшедшего необходимо встретиться.
— На улице ливень, надень плащ. Я возьму зонт.
Токико кивнула.
— А что мне надеть?
— Может быть, светло-зеленый костюм? И волосы поправь.
— Ладно.
Он впервые давал ей такие подробные указания. Он произнес все это с легкостью.
— А тебе лучше завязать другой галстук.
— Синий?
— Да. Что, успеваем?
— Не беспокойся, — резко сказал он.
— Да я не в этом смысле.
Когда они сели в машину, он сказал водителю:
— На Гиндзу, пожалуйста.
Всюду дорожные работы, в этом году он был здесь всего один раз. Кажется, за последние годы тут перекапывали раза три, а по американским хайвэям газуют миль по 60, это примерно 100 километров, разглагольствовал Сюнскэ. Повернувшись к жене, сидевшей рядом с ним, он мысленно спросил ее: «О чем ты сейчас думаешь?»
Сюнскэ иногда пытался представить, что бы случилось, если бы муж той женщины, его любовницы, заявился к нему, и они оказались лицом к лицу. Если бы тот человек пришел к Сюнскэ, хотя ему и не следовало приходить, Сюнскэ знал бы, что делать. Первым делом он бы рассмеялся. Но ведь тот человек не стал бы смеяться вместе с ним. Что дальше? И глаза того человека… Глядя в его глаза, смеяться было бы невозможно. Его смех превратился бы в нечто совсем иное. Ну, а что бы произошло после этого… Сюнскэ не мог представить, что бы он потом сказал или сделал.
Вот и сейчас — хотя его позиция понятна, но что он станет говорить и делать — этого он не мог себе представить. Честно говоря, он даже не находил причины для того, чтобы устроить скандал. А вдруг ему придется кого-нибудь убить, кого из них выбрать? Если уж убивать, то убивать любовника.
Сюнскэ и Токико вошли в холл гостиницы D, однако увидев, что кругом были одни иностранцы, они тут же вышли, и он проводил ее в кафе «Кошечка». Звучала музыка. Сюнскэ велел Токико ждать здесь. Сам Сюнскэ спустился в бар гостиницы, где тоже было человек десять иностранцев. Джордж сидел в самой глубине и пристально наблюдал за входом. Сюнскэ пришло в голову, что у Джорджа пронзительный взгляд. Обратив на это внимание, он и сам стал приближаться с суровым видом, подняв плечи выше обычного.
— Жена ждет нас. Но сначала хочу послушать, что ты мне скажешь, — с этими словами Сюнскэ снял пальто.
Выпьем? Сюнскэ ответил: пиво. Ему хотелось сказать это спокойно, но получилось вызывающе. Перед его глазами было лицо человека, воспоминания о котором он столько раз гнал от себя, человека, который дотрагивался до лица и тела Токико, развлекался с ней. Смешно, но выражение лица этого мужчины было не менее жестким, чем у самого Сюнскэ.
— Ваша вайф?
— Я оставил жену ждать, я же сказал! — Сюнскэ и сам был недоволен, что ответил так резко. Он обозлился на это английское «вайф». Наверно оттого, что японец чувствует в этом слове какой-то высокомерный оттенок.
— Мистер Мива, вы выглядите огорченным (heart-broken). Вы больны (sick). Мне очень жаль.
— Жаль? Да что ты говоришь? — чтобы вышло саркастически, Сюнскэ произносил английские слова решительно и с расстановкой. Другие посетители-иностранцы обернулись.
— Кажется, вы сердитесь, но вам не о чем беспокоиться. Между вашей женой и мной ничего не было (Nothing happened between your wife and me).
— Ничего не было (Nothing happened)? Ты это серьезно?
Сюнскэ снова почувствовал боль.
— Ничего не было. Мива-сан, поверьте тому, что я говорю, и успокойтесь.
— Хэй, ю… — Сюнскэ специально употребил грубое солдатское словцо.
— Так что, вы во что бы то ни стало хотите, чтобы я сказал? — На лице собеседника появилась кривая усмешка. — Может, хватит, а то вы и так в затруднительном положении.
— Я в затруднительном положении?
— Все случилось только потому, что она меня вынудила.
— Вынудила? Ладно, давай рассказывай все подробно, от начала до конца.
— Вы заставляете меня рассказывать, а сами станете сердиться.
— Ладно, пойдем к жене. Там все расскажешь, — Сюнскэ поднялся, взял пальто и, снова высоко подняв плечи, зашагал впереди.
— А деньги?
— Сегодня ты платишь, — властно крикнул Сюнскэ.
— Я вообще-то друга жду.
— Отмени встречу.
Посетители и бармен уставились на них, но Сюнскэ так и не понизил голоса.
Пока Джордж разговаривал по телефону, Сюнскэ не отходил от него, как бы показывая: «Не хочу, чтобы ты сбежал». Когда они вышли на улицу под дождь, молодой иностранец с крошечной головой беспомощно пролепетал:
— У меня зонта нет.
— Разве солдату нужен зонт?
Бросив это через плечо, Сюнскэ зашагал, держа зонт над собой. Он сдавленно посмеивался. Оттого, что понимал: его английский, после того как появился Джордж, стал гораздо лучше. Шагая к жене в сопровождении этого мужчины, Сюнскэ оборачивался: удостовериться, что тот следует за ним. Американец шел, едва заметно покачивая головой, повернутой в сторону проезжей части. Похоже, ему было трудно смириться с тем, что Сюнскэ шел впереди него. На них и вправду было неприятно смотреть.
Токико ждала в кафе, забившись в угол. Когда рядом с ней уселись Сюнскэ и Джордж, Токико пристально посмотрела на них и спросила у мужа:
— Ну, что скажешь?
Он пересказал разговор с Джорджем.
— Ложь! — пробормотала Токико, глядя Джорджу в лицо. — Ну-ка хорошенько расспроси его. Зачем он распускает слухи, зачем говорит то, чего не было?
Сюнскэ повернулся к Джорджу и перевел ему слова Токико.
— Она лжет. Вы что, ей верите?
— Я ни одному из вас не верю. Зачем ты треплешься?
— Да она ненормальная и поэтому опасная.
— Ненормальная? Опасная? Хорошо.
Сюнскэ с упреком передал Токико слова Джорджа.
— Теперь она станет рассказывать, что произошло. Хочу понять, вынудила она тебя или нет, и если что будет не так, скажи.
— О’кэй, — согласился Джордж.
Сюнскэ начал подробно переводить ему, что рассказывала Токико о той ночи. В их историях все детали были разными. Только одно не подлежало сомнению: Токико находилась с ним в постели довольно долго.
Сюнскэ говорил все громче, и в конце концов так надавил ладонью на щеку Джорджа, что тот откинулся назад. Токико сказала:
— Прекрати.
Звучал джаз, но и здесь все, кто был в кафе, смотрели в их сторону.
— Я чувствую свою ответственность, пусть скажет, он свою ответственность ощущает?
Сюнскэ перевел в точности так, как сказала Токико. Джордж произнес: «Ответственность? Ответственность перед кем? Я чувствую ответственность только перед моими родителями и моей страной».
В этот момент Сюнскэ еще раз толкнул его. И уже после этого перевел жене. Она вздохнула: «Этих американцев можно только презирать».
На эти слова Джордж только пожал плечами: «Отчего?»
Токико высокопарно произнесла: «По-настоящему порядочные люди во всем порядочны, даже во лжи!»
Сюнскэ удивленно повернулся к ней. Токико сказала: «Все, хватит. С меня хватит». Она сделала мужу знак, что пора уходить.
Джордж ждал, что Сюнскэ скажет что-нибудь еще, но когда Сюнскэ встал, он тоже поднялся и пошел к выходу. По дороге зашел в туалет. Сюнскэ расплатился, вместе с Токико они ждали Джорджа на улице. Когда Джордж вышел, Сюнскэ вдруг выкрикнул:
— Гоу бэк хоум янки. Гоу бэк хоум янки. Янки, убирайтесь!
— Вообще-то я через месяц уезжаю.
Когда молодой человек отвернулся и зашагал прочь, Сюнскэ раскрыл над Токико зонт, и они пошли в противоположном направлении.
— Когда ты его начал допрашивать, он прямо позеленел.
— Ага.
Сюнскэ дрожал от возбуждения. Снова эта боль. Сюнскэ так до конца и не понял, как ему следовало поступить с этим молодым американцем.
Когда они вернулись домой и поужинали, они остались сидеть на кухне, продолжая беседовать. Токико вдруг взглянула на часы и вздохнула:
— Ой, уже одиннадцать часов! Так поздно! Хватит разговаривать. До ночи меня продержал!
Вдруг Сюнскэ зажал Токико рот рукой, Токико качнула головой, он схватил ее за шею.
— Сумасшедший, так и убить можно… — обругала его Токико. — Любой негодяй лучше тебя. Была бы я помоложе, куда угодно за ним пошла бы.
Прошел целый час, прежде чем Токико успокоилась.
После завтрака Токико снова легла в постель.
— Ну что, унялся? — Токико подняла глаза на Сюнскэ.
До вечера Токико пролежала. Сюнскэ позвал ее. Токико сообщила, что во второй половине дня должна прийти Митиё. Он спросил: для того ли, чтобы узнать о разговоре? Она ответила утвердительно. Он сказал: вот и хорошо.
Настал вечер, но Митиё так и не пришла. Сюнскэ отправился принять ванну.
— Сюнскэ! — Токико открыла стеклянную дверь и заглянула к нему.
— Чего тебе? — Сюнскэ оглянулся на Токико. Он стоял к ней спиной.
— Хорошая вода?
— Да, хорошая.
— Хочешь, надраю спину?
— Что?
— Никакого удовольствия от купания, если спину не потереть.
Раньше Токико почти никогда не заглядывала к нему в ванную. Последний раз это случилось лет шесть назад. На этот раз она сказала нарочито грубо: «Надраить спину?» Она внимательно разглядывала его.
— Нет, не надо.
Она видела его всего.
— Если тебе ничего не надо, я закрываюсь.
После него Токико тоже отправилась в ванную.
Он понял, что тоже хочет увидеть ее тело. Он тоже вошел к ней. И молча впился глазами в тело Токико. Так же, как и он, когда Токико наблюдала за ним, Токико еще не залезла в ванну. Он молча ждал, что она скажет.
— Голову надо помыть, — произнесла Токико.
Настал вечер.
— Митиё пришла, — Токико позвала Сюнскэ.
Митиё была в платье, которое ей отдала Токико, Сюнскэ его помнил. С важным видом войдя в гостиную, Митиё молча уселась. Этот человек, который совсем недавно у нее на глазах побил жену и был совершенно потерян, сейчас сидел с видом хозяина положения. Вот гад — почище Токико. Как им удалось помириться? Вопросительное ожидание ясно проявилось и на лице, и во всем облике Митиё.
— Прошлым вечером по просьбе Джорджа мы с Токико встречались с ним.
— Странно. Кто-то позвонил вчера вечером в его часть, и Джордж потом сказал, что ему страшно. Выходит, это не ваша жена звонила.
— А вы думали, что это она? — вырвалось у Сюнскэ.
Сюнскэ сказал: это чепуха, что его жена не расставалась с Джорджем несколько часов, Джордж этого не подтверждает, это все только неуемная фантазия Митиё, это единственное, что Сюнскэ хотел еще раз подчеркнуть.
— Эх, хозяин, разве не все женщины одинаковы? Не говорят ли они, что если не любишь, в постель с мужчиной лечь нельзя?
— Вам лучше об этом помолчать.
— Ах так, тогда я ухожу, раз вы такое говорите.
Митиё поднялась.
— Я, знаете, думаю, что Джордж и ваша сестра состоят в сомнительных отношениях, — вдруг вмешалась Токико.
Сюнскэ хотел ее остановить, но Токико была слишком возбуждена.
— Хозяйка, мы с сестрой не какие-нибудь бесстыжие. Хоть я и не очень хорошо умею уборку делать.
— Неужели? — усмехнулась Токико.
— Эта история меня многому научила, — медленно, с расстановкой произнесла Митиё. — Вы вот сказали… Да, Джордж собирается сегодня с моей сестрой на коньках покататься. Просто парня тоже жаль, надо его утешить.
Потом, вздохнув, она заговорила по-казенному: «Я передала ваши слова господину Генри. Он сказал, они оба — уже не дети, так что нечего ему думать о парне и вашей жене. Если бы парень был в Америке, его, конечно, и из пистолета могли бы подстрелить, и тут уж ничего не поделаешь. Так он сказал. Но что до вашей жены, то она должна сама блюсти свою честь, вот его слова».
Сюнскэ испытал шок от последней фразы.
Супруги проводили Митиё в прихожую, и та проворно зашагала, покачивая всем телом.
— Что тебе ни скажи, все не по тебе. Ты разве не понимаешь, что это была всего лишь оговорка — про план. Она же всего-навсего домработница, — сказала Токико.
— Сюнскэ, — пряча ноги под еще холодноватым одеялом у жаровни, окликнула Токико мужа, который полулежал чуть поодаль от нее.
— Что? — откликнулся Сюнскэ.
Токико вытянула ноги и крепко схватила пальцы его ног.
— Плохо, что ты не можешь это преодолеть. Не будь таким холодным. Думай, что это комедия. Ведь ты хорошо знаешь иностранную литературу.
— Комедия? Это как же?
— Трагедии сейчас не в моде. Разве это не твоя мысль?
Сюнскэ задумался.
— Я видела фильм «Трава зеленее»*.
— Ты смотрела его вместе с ним?
— Дети тоже ходили. Я не очень хотела идти на этот фильм, но потом подумала, что это комедия, весело, а ему хотелось пойти, и детям тоже.
— Ну и что за фильм?
— Там американский нувориш приезжает на экскурсию в английский замок и заводит интригу с женой владельца замка.
— Да? И что делает хозяин?
— Между ними происходит дуэль на пистолетах, муж ранен, жена паникует, ухаживает за ним.
— Дуэль вряд ли можно назвать комедией, а? — сказал Сюнскэ, прикидываясь спокойным, но на самом деле он был взволнован, почувствовав в рассказывавшей это жене нечто такое, чего он не знал.
— Дворецкий — он был секундантом — заранее вынул из пистолетов пули, а потом пистолетом ударил хозяина по руке и поцарапал его.
— Наверное, в конце концов любовник сбежал.
— Ага.
— И что, отношения мужа с женой наладились?
— Вовсе нет. После ссоры жена говорит, что собирается уйти из дома.
— Вот как? У мужа была женщина?
— За ним одна бегала, но мужа это не трогало.
— Мне непонятно, что тут смешного.
— Надо самому разок посмотреть.
Сюнскэ еле заметно улыбнулся.
— Плохо, когда ты такой серьезный. Когда ты со мной разговариваешь, ты никогда не смеешься. А раньше ты с приятелями, бывало, смеялся. Другие не смеялись, а ты смеялся.
— Да, бывало.
— Мне приятно, когда ты смеешься. И мне жаль, что ты не можешь над этим всем посмеяться.
«Трава зеленее» означает, что трава у других людей выглядит особенно зеленой, и чужой дом кажется лучше своего. Так или иначе, она смотрела этот фильм вместе с ним, не это ли привело к событиям той ночи? Возможно, легкость этой комедии породила другую легкость, которая и привела к случившемуся.
— Хватит об этом. Хватит об этом думать. И вообще — я уже старуха.
— Нет, — сказал Сюнскэ упрямо, подтягивая ноги. — Нужно скорее начать нормальную семейную жизнь. Не могу больше смотреть на твою красоту со стороны.
Токико пристально смотрела в лицо Сюнскэ, все так же лежа рядом с ним. В это время Норико вошла в комнату со словами:
— Мама…
Услышав это «мама», Сюнскэ почувствовал прилив гнева по отношению к Токико.
Сюнскэ понял, что идет рядом с женой, на жене надета шляпка. Может, это небоскреб в Чикаго или Нью-Йорке, или вокзал. Внутри здания все в серых и оранжевых тонах. Из окна он посмотрел на улицу, внизу — свободный участок земли. Пока он туда смотрел, возник дом, и он подумал, что там можно будет переночевать. Потом с другой стороны здания увидел холм, поросший зелеными соснами. Сосны покачивались. Некоторое время спустя, непонятно как, они оказались в доме напротив, почему — они не знали, они сели на диван и стали ждать. Послышался голос. Сюнскэ схватил жену за руку, кажется, еще до того, как послышался голос.
— Миста энд мисис Мива, — прозвучал из репродуктора механический голос. — Через час они будут казнены.
— Кто? — вскочил Сюнскэ.
— Ваши дети.
— Отчего? Что за ерунда, а, Токико?
Токико пристально смотрела на него.
Детей он давно не видел, здесь их нет, должно быть, они где-то далеко. Но через час будет приведен в исполнение смертный приговор.
— Куда нужно идти просить о смягчении наказания?
Этот вопрос был задан дежурному, тот указал, где подают просьбы. Назвал номер комнаты. Пока они поднимались по лестнице, Сюнскэ обернулся, жены не было. Он совершенно не догадывался о причинах вынесения смертного приговора, однако он даже не думал о том, что приговор может быть отменен. Он собирался просить о смягчении наказания. Да и Токико была с ним согласна. Пока он искал комнату, время быстро прошло. Он кого-то спросил и понял, что комната — это «отдельно стоящее здание». Оказалось, это универмаг, возможно, они вдвоем должны были делать там покупки.
Сюнскэ оказался там один. Он купил туристские ботинки. В этом магазине ничего другого не продавалось.
Когда Сюнскэ их покупал, он понял, что уже не один день ему хотелось идти, прочно ступая, надев такие ботинки. Жена ему велела. Жены нет! Он посмотрел на улицу и увидел на холме, поросшем соснами, жену. Спиной к нему, она писала в воздухе письмо. Когда он захотел заглянуть в него, жена неожиданно встала, спрятала письмо и скрылась в сосновом лесу.
Сюнскэ пересек магистраль и подошел к «отдельно стоящему зданию». Час уже истек. Тут Сюнскэ громко зарыдал. Послышался голос Токико, но Сюнскэ не мог двинуться, будто его голова была приклеена к подушке. Поэтому он не мог двинуться. Потом, улучив момент, он хотел убежать.
— Что с тобой? — трясла его Токико, но Сюнскэ никак не мог открыть глаз.
— Только что помнил… Что там было, не помню… День сейчас или ночь?
— Поздняя ночь. Ты плакал, прямо выл, я прибежала, у тебя было ужасное лицо. Я подумала, что ты с ума сошел, — сказала она.
— А ты что делала? До сих пор не легла? — спросил Сюнскэ и встал с постели.
