Межклановая борьба в Японии второй половины XII в. трижды приводила к вооруженным конфликтам — в 1156, 1159–1160 и в 1185 гг. Это было время прихода к абсолютной власти, безраздельного господства, а затем сокрушительного поражения и гибели феодального дома Тайра под ударами соперничавшего с ним дома Минамото. Каждый из этих конфликтов лег в основу серии устных сказаний, называемых «гунки» (дословно «воинские сказания»). Самое первое из них, «Хогэн моногатари», повествует о смуте 1156 г., когда после смерти экс-императора Тоба три крупных феодальных дома (Фудзивара, Тайра и Минамото) столкнулись между собою в борьбе за верховную власть. Четвертой стороной борьбы были крупные буддийские монастыри с грозными монахами-воинами. Это была междоусобная битва не на жизнь, а на смерть, в которой сын шел против отца, брат на брата, нарушая все человеческие и небесные законы. О тех жестоких временах слагались баллады, которые под аккомпанемент японской лютни бива нараспев читали бродячие сказители бива-хоси — средневековые японцы верили, что рассказы о погибших героях даруют упокоение их мятежным душам…

Глава 1.

О восшествии на престол экс-императора Госиракава

В недалеком прошлом жил государь. Он именовался Пребывающим в созерцании монашествующим экс-императором Тоба и являлся потомком в сорок шестом колене Великой богини Аматэрасу1, Освещающей Небо, семьдесят четвертым императором со времен царствования Дзимму-тэнно2. Был этот государь старшим сыном императора Хорикава3, августейшая его матушка — вдовствующая императрица Дзоко, дочь вельможного Санэсуэ, известного под прозванием Старший советник Канъин.

Государь этот родился в шестнадцатый день 1-й луны 5-го года правления под девизом Кова4, а в семнадцатый день 8-й луны того же года сподобился провозглашения наследником престола.

В девятый день 7-й луны 2-го года правления под девизом Касё5 император Хорикава изволил удалиться на покой, в девятнадцатый же день наследник престола6 в пятилетнем возрасте занял положение августейшего.

Взойдя на Престол счастья, он занимал его шестнадцать лет, и все эти годы моря были спокойными, а Поднебесная — умиротворенной. Ветры и дожди следовали своей чередой, стужа и жара соблюдали свои сезоны.

А в двадцать восьмой день 1-й луны 4-го года правления под девизом Хоан7 в возрасте двадцати одного года государь изволил передать власть старшему сыну, названному императором Сутоку8, который после своего отречения стал именоваться экс-императором из Сануки9.

После того как в седьмой день 7-й луны 4-го года правления под девизом Тэйдзи10 этот мир оставил отец Хорикава, экс-император Сиракава11, — экс-император Тоба сам соблаговолил управлять делами в Поднебесной. Людей верных он вознаграждал и тем не отступал от прежних образцов правления мудрецов, людей виновных он утихомиривал, в милосердии своем поступая в согласии с основным обетом бодхисаттвы12. Страна при этом богатела, и народ был спокойным. Значит, тепло испускал свет милости, изобильной была вся страна. Добродетельные процветали повсеместно, весь народ был спокоен.

Но вот в восемнадцатый день 5-й луны 5-го года правления под девизом Хоэн13 из августейшего чрева Бифукумон-ин14 появился принц Коноэ, которого в семнадцатый день 8-й луны того же года изволили провозгласить наследником престола. В седьмой день 12-й луны 1-го года правления под девизом Эйдзи15 в трехлетнем возрасте ему угодно было занять государев престол. После этого прежний император стал именоваться Новым экс-императором, а экс-император Тоба — Первым экс-императором.

Из-за всего этого отец и сын — Первый экс-император и Новый — изволили испытывать один к другому взаимное отчуждение. И хотя царствующий государь особых порицаний не вызывал, августейший престол он должен был оставить. Заменил его другой сын Первого экс-императора от любимой принцессы. В десятый день 7-й луны того же года его величество экс-император Тоба, сбрив себе августейшие волосы, принял монашество. От роду ему было тридцать девять лет. Годы его отнюдь не были преклонными, а яшмовая плоть — изнуренной, однако государева судьба, движимая благими побуждениями прошлых жизней, обнаружила себя в благих же проявлениях, и он изволил вступить на Путь истинно благой кармы.

Так проходили годы и месяцы, но с весны 2-го года правления под девизом Кюдзю16 государево самочувствие стало ухудшаться. И хотя в этой связи провозглашались самые разные внутренние и внешние молитвословия17, признаков улучшения государева здоровья замечено не было. Минула весна, в разгаре было лето, постепенно приближалась поздняя осень, мало-помалу теснее становилось в том месте, где находился государь, но ни в императорских покоях, ни во дворце до высочайшего волеизъявления не доходило. Так, наступил пятнадцатый день 8-й луны — день государева смотрения скакунов.

С мыслью о том, что сегодня выводка скакунов, служители из Левых дворцовых конюшен представляют коней из разных провинций. Посыльные чиновники выехали на заставу Афусака, Склон встреч, для того чтобы встретить и принять их. Но несмотря на то, что эта церемония не менялась из года в год, в нынешнем году ее отменили из-за недомогания государя. Что касается собрания в святилище Отокояма под названием Выпускание на волю живых существ18, то оно представляет собой твердо установленный ритуал, а поэтому было проведено как полагается.

В южном павильоне императорского дворца не поднимали зеленые шторы, не приходили туда прославленные сочинители китайских стихов19 и японских песен, и все представлялось таким ужасным. Нынешней же ночью страдания государя сделались чуть слабее, поэтому, когда наступила глубокая ночь, немного, всего на расстоянии в два-три кэна20, приподняли шторы, и государю благоугодно было взглянуть на луну в небе. А поскольку луна в эту ночь славится своей красотой21, то, как говорится, «лунных лучей золотая волна как раз тогда стала особенно ясной на волнах синего неба в трижды пятую ночь»22, и когда государь вознамерился полюбоваться «той тысячью с лишним ри23, что обнесена оградой циньской столицы, тридцатью шестью ханьскими дворцами24, от стужи казавшимися посыпанными пудрой»25, около него собрались очарованные зрелищем люди из числа прислуживавших его величеству высших сановников и облачных кавалеров.

Они преподнесли августейшему китайскую прозу и стихи, декламировали прекрасные японские песни. Среди тех стихотворений, что читали государю, не было таких, которыми не поздравляли бы его. Но одно из стихотворений было сложено самим августейшим: о нем и теперь еще вспоминают с очарованием и признательностью:

Ведь не один только звон насекомых

Слабеет кругом.

То, печаль навевая, надвигается осень.

Только кажется — раньше всего

Самому мне назначено тихо угаснуть.

Почтительно внимая этим стихам, вельможи прониклись и чувствами, и мыслью, что это — дурное предзнаменование. Наутро, в шестнадцатый день, государь выглядел расстроенным; потом вдруг разнеслась весть, что он оставил августейший престол и вскоре ночью, в час Свиньи26, изволил окончательно покинуть этот мир.

Хоть и не зачах прекрасный персиковый лик государя от вешних туманов, все же поражена была чудесная его сущность осенними туманами — и растаяла она вместе с утренней росой. Августейший возраст его составлял семнадцать лет — в эту пору о кончине и думать не думают. Хотя и говорится, что заранее не определено, надлежит ли человеку умереть старым или молодым, только теперь все были погружены в глубокое уныние. Вся Поднебесная пребывала в растерянности.

Опросите Центральную Индию, Японию и Китай, и вам трудно будет перечислить, больше ли детей переживает своих родителей, или же родителей остается без своих детей. Но до такой скорби по августейшему не доходило ни в древние времена, ни в теперешние.

Начнем с того, что в течение девятнадцати лет управления Поднебесной Новым экс-императором над головами подданных в небе не собиралось ни единого облачка, дождями орошало землю голубое небо, спокойными были волны в четырех морях и отчетливым был голос феникса27. А если это так, — который же из принцев должен был занять августейший престол? Экс-император Коноэ был только восьмым по старшинству братом среди родившихся из одного и того же благословенного чрева; а поскольку угодно было избрать ему стезю чадолюбия, занимать этот пост было ему совсем не обязательно. Жаль, что не обеспечил он себе и двадцати драгоценных лет августейшей жизни, но проводив всего только семнадцать вёсен и осеней, так вот и благоволил расстаться с жизнью.

Император Дзимму управлял Поднебесной семьдесят шесть лет, а священный его возраст составлял сто двадцать семь лет. Государи после него достигали один сточетырнадцатилетнего, другой — более чем стодвадцатилетнего возраста. В древние времена жизнь государей была продолжительной, и только в последующие века думы о ней стали волновать сердца. Ведь и у будд, и у людей жизнь не бывает равной продолжительности. Намного ранее, чем будда Шакьямуни28, жил на свете будда Сияющего-Солнечного-Света — жизнь его продолжалась десять лет, а у будды Живущего-Неживущего — всего лишь один день и одну ночь. Будда Луна-на-Западе жил только один день: утром он появился, вечером же вошел в нирвану. Когда Круг Солнца, называемый Кругом вороны и сороки29, быстро скрывается, тогда бывают действительно глубокие ночи в круговороте жизней и смертей. Воистину, даже будды вечности с их изначально чистыми помыслами, не говоря уже о существах, подверженных превратностям рождений, не могут полагаться на свои устремления.

Тем более что принц и экс-император Коноэ, который являлся государем, чье правление было семьдесят шестым среди императоров-людей, дожил до нашего века упадка30; если его величество, чей престол находится под покровительством будд, кто обладает августейшей плотью, подверженной действию закона непостоянства, задумается, как ему избежать бури, именуемой непостоянством, — он не станет обольщаться, но глубоко осознает свою греховность.

Что касается августейшего престола, дело здесь обстояло так: поскольку на его счет не последовало волеизъявления Нового экс-императора, то, хотя теперь на него не возвратилась августейшая его особа, — все сошлись на мысли о том, что старший сын государя, принц Сигэхито, по всей вероятности, сам уклонился от занятия престола. Нынешний государь-инок Госиракава31, — тогда он именовался Четвертым принцем, — был рожден покойной ныне Тайкэммон-ин, а значит, приходится Новому экс-императору единоутробным братом.

Дело в том, что монашествующей императрице-вдове нашептывали, что экс-император Коноэ благоволил сокрыться от нашего мира из-за того, что Новым экс-императором и принцем Сигэхито станет совершаться церемония проклятия, который бы из ее пасынков ни занял престол. Поэтому-то Бифукумон-ин, погрузившись в скорбь, изволила говорить государю-иноку разное, в том числе то, что лежало у нее на душе по поводу возможного восшествия на августейший престол Четвертого принца.

Глава 2.

О паломничестве монашествующего экс-императора в Кумано,

а также о его августейших сетованиях

Зимою того же года состоялось августейшее паломничество монаха-экс-императора Тоба в святилища Кумано1. Сопровождавшие его священную особу в путешествии лунные вельможи и гости с облаков следовали за государем до самой каменной ограды святилища, а уже в главном его павильоне перед особой монашествующего экс-императора состоялось всенощное бдение. Сам же прежний государь принял обеты двух миров, нынешнего и грядущего. В его высочайшем присутствии буря вздымала на реке волны, горы источали звук.

Когда с наступлением поздней ночи все затихло, наступила и душевная ясность у самого экс-императора. Пока он так и этак раздумывал о будущем и настоящем, спустилась глубокая ночь, а после того как люди угомонились, из-под нижней бамбуковой шторы в павильоне Сёдзёдэн выглянуло нечто похожее на изящную левую руку и несколько раз постучало в такт мыслям государя. Монашествующий экс-император взирал на нее и не знал, что думать: вроде бы это не сон, однако же и не явь. Никому ничего не говоря, он повелел призвать к себе жрицу по имени Корэока-но Ита, равной которой в горах не было, и молвил:

— Произошло нечто странное. Сотвори-ка гадание!

С самого утра жрица стала обращаться с призывом к будде, явленному в образе синтоистского божества2, не оставляя его в покое, и так до той поры, пока не перевалило за полдень. Потом люди успокоились, все, вплоть до тех, кто паломничества в храмы совершает постоянно, и сосредоточились на своих делах. Прошло еще немного времени, и, считая, что будда, явленный как божество, уже находится рядом, жрица, почтительно обратясь к монашествующему экс-императору, приподняла свою левую руку и два или три раза постучала.

— Так ли это было? — спросила она.

Тут государю представилось, что это — воистину явление божества, потому что он изволил лицезреть точь-в-точь то, что представлялось ему сновидением. Поспешно собрал он в пучок полоски гохэй3 и, молитвенно сложив августейшие ладони, промолвил:

— Я горд благими последствиями десяти видов добрых деяний, совершенных мною в прежних жизнях. Но, несмотря на то что достиг я высокого ранга императора, этот ранг не лишен связи с заблуждениями, которые присущи смертным в трех мирах — мире желаний, мире форм и мире без форм4. Как могу я управлять в них свойствами добрыми и дурными? Научи же меня вершить дела добрые!

На это жрица возвестила заунывным голосом:

«Видится в пригоршне воды

Отраженье луны.

Так есть на ладонях луна или нет?!

Так же и в мире,

В котором нам выпало жить»5.

Произнеся это вещее стихотворение два или три раза, она залилась слезами и продолжила вложенную в ее уста речь божества:

— Знать надлежит вот что. Кончина государя должна воспоследовать осенью следующего года. После этого положение в мире решительно переменится.

Высокопоставленные вельможи и высокомудрые служители — все зашумели и потеряли цвет лица. Послышались голоса:

— Какими средствами можно отодвинуть пределы государевой жизни?!

Услышав их, монашествующий экс-император благоволил глубоко задуматься, а потом вымолвил, громко плача:

— Это удел бодхисаттвы — обитать в той же мирской пыли, что и миряне, с целью освободить их от страданий и дать им блаженство, а потому сочувствие им заключается, видимо, в помыслах богов о большой любви и большой скорби. Помочь освободиться от земных несчастий и трудностей — это самое основное в предостережении будды, явленного в образе божества. Укажи же мне, о божество, средство, желаемое для тебя!

В ответ жрица, обливаясь потоками слез, изрекла по воле этого будды:

— Государь был владыкой нашей державы, пока сменяли друг друга вёсны и осени на протяжении вот уже сорока с лишним раз. Я же являюсь охранителем спокойствия страны, когда сменяют друг друга звезды и иней на протяжении уже более тысячи лет. Поэтому, хотя и говорится, что любовь и скорбь как средство оказания помощи в делах живущим не являются результатом сострадания им, на самом деле только действие кармы предустановлено и не зависит от усилий богов. Вообще же следует проникнуться стремлением к земле Крайней радости, Чистой земле, Земле, откуда не отступают назад, — к нирване. Сердцу августейшего не нужно задерживаться на этом зыбком мире Пяти замутненностей6, мире, переполненном смутами. Следует теперь же оборвать помыслы о нынешней жизни и считать своим долгом достижение просветления в следующем рождении.

Несмотря на то что боги указали на осень следующего года, государь сразу же начал думать о предстоящей своей кончине, а его подданные вскоре обо всем проведали и были охвачены печалью. Приветственные танцы, что исполнялись в Принцевых молельнях7, отличались от обычных; когда государь облачался в дорожные одеяния, люди немного приободрялись, когда же он возвращался к себе во дворец после того, как паломничество заканчивалось, все проливали слезы и отжимали от своих слез рукава. Точь-в-точь как во время похоронного обряда, когда провожают умершего. На обратном пути после паломничества в Кумано все — и высокородные, и низкорожденные — выстроились вдоль дороги, которую даже жрица посчитала безрадостной, хотя она и называется Дорогой радости, и нарекла Дорогой стенаний.