Герой нового романа Фань Ипина, Папаша Упрямец, получил свое прозвище в четырнадцать лет, и вся его долгая-долгая жизнь лишь подтвердила справедливость этого прозвания. Кто-то называл его Буддой — но для того, чтобы оставаться Буддой в Китае двадцатого века, нужно очень много упрямства. Сто лет войн, перемен, реформ, революций. Перед нами рассказ о человеке, который ни разу не совершил предательства.

Золотые зубы

Четыре золотых зуба сверкали во рту Папаши Упрямца подобно светлячкам, порхающим в ночи на поле.

Я узнал, что у Папаши Упрямца есть золотые зубы, когда мне было шесть, то есть примерно в то же время, когда и про то, что у него на голове растут рога. Но до сих пор я эти рога так и не увидел. Папаше уже сто лет, а мне пятьдесят шесть. Каждый раз, когда мы с ним встречаемся, он всегда в шапке. Если шапка рвется, он меняет ее на новую, и так снова и снова, словно крышки на вечно раскаленной кастрюле, что стоит на плите, а у меня так и не появилось возможности сорвать ее и пощупать, а может, и увидеть рога на его голове. А вот зубы в его рту я видел совершенно отчетливо. Стоило ему только начать рассказывать историю или заговорить о прошлом, он невольно показывал свои зубы. Вот так и с кастрюлей, что стоит на плите: снимешь крышку — и с одного взгляда увидишь, рис варится в ней или каша.

Когда Папаша Упрямец рассказывал истории мне и другим ребятам, его зубы сразу начинали сверкать, и еще до того, как звук его голоса привлекал внимание и нас захватывала история, нас уже притягивали эти золотые зубы. Он всегда сперва открывал рот, а потом уже решал, какую историю рассказать, поэтому два ряда его зубов скрипели, цокали, стучали, как пестик без зерна, скрежетали, как пишущая машинка без бумаги (много лет спустя я начну пользоваться такой машинкой), так что невозможно было сходу что-то расслышать и понять, о чем пойдет речь. Вот в такие моменты его зубы особенно бросались в глаза, они горели, как фонари во время ночного путешествия.

Из всех детей, слушавших истории Папаши Упрямца, я был первым, кто обнаружил его золотые зубы. Я заметил, что, когда он рассказывает о каких-то трогательных моментах или сильно увлекается, его рот раскрывается и так и замирает в раскрытом состоянии, как будто его горло перехватило или сердце укололо чем-то острым. Поэтому я — а я был очень внимательным — отчетливо разглядел все его зубы: два ряда неровных, разного цвета зубов напоминали два ряда причудливых зерен в кукурузном початке, и они вызывали у меня недоумение и любопытство.

Среди его черных или белых зубов я нашел несколько сверкающих золотом. Позднее я уточнил, что их было четыре. Четыре необычных зуба располагались и внизу, и сверху, в самой глубине рта, там, где находятся моляры . Они были гладкие, блестящие, крупные, больше, чем остальные, и это было самое красивое во рту Папаши Упрямца, они расцвели там, прямо как цветки на навозной куче.

Я знал, что эти зубы из золота, Папаша Упрямец сам сказал мне об этом, когда мы как-то остались с ним вдвоем. Я стащил дома половину свиного копыта и принес ему. Папаша Упрямец грыз его, масло сочилось изо рта, словно он кусал сахарный тростник, из которого вытекал сок. Из-за масла его зубы сильно блестели, особенно те четыре, которые и раньше-то сверкали золотом, а сейчас сияли еще ослепительнее, прямо как четыре весенних побега бамбука в ярких солнечных лучах. Папаша Упрямец наконец заметил, что я пристально смотрю на его зубы, и, как будто догадался, что именно меня интересует, сказал:

Хочешь узнать, из чего сделаны эти необычные зубы у меня во рту?

Я кивнул.

Они сделаны из золота, сказал Папаша Упрямец.

Он взглянул на свиное копыто, от которого осталась лишь маленькая косточка, потом — на меня, словно томимый жаждой человек — на того, кто роет колодец.

Обещай, что сохранишь секрет, тогда расскажу.

Я снова кивнул.

И тогда Папаша Упрямец рассказал историю своих золотых зубов.

Во время войны с японскими дьяволами в одной из битв в боевого товарища Папаши Упрямца попала пуля. Это был его лучший друг среди всех солдат, он был Папаше прямо как родной брат, звали его Вэй Юаньшэн. Когда он упал, то был еще жив, кровь фонтаном выплескивалась наружу из раны в груди, Папаша Упрямец как ни затыкал ее, все никак не мог остановить. Вэй Юаньшэн из последних сил шевельнулся, схватил руку Папаши Упрямца, пытаясь ее убрать, словно хотел, чтобы тот прекратил свои бесполезные попытки. Папаша заглянул в сверкающие глаза Вэй Юаньшэна и тут же понял, что Вэй хочет куда-то передвинуть его руку. Тогда он начал трогать то одно место, то другое, наблюдая за взглядом Вэй Юаньшэна, и если взгляд умирающего ничего не выражал, то касался следующего места на его теле. Так он ощупал его всего сверху донизу, от куртки перешел к промежности брюк, где нащупал что-то твердое. Он поймал взгляд Вэй Юаньшэна, его глаза пылали как факелы, словно Папаша тронул ахиллесову пяту. Твердый предмет находился в промежности, но рядом с ширинкой, а не в ней. Папаша Упрямец развязал штаны Вэй Юаньшэна и обнаружил, что с изнаночной стороны ширинки некий твердый предмет крепко-накрепко пришит куском плотной ткани. Он оторвал лоскут и достал этот предмет.

Это был кусок золота.

Формой и размером кусок золота напоминал большой палец, вот только цвет и твердость у него были не такие, как у пальца, потому что это ведь было золото.

Папаша Упрямец в принципе знал, что у Вэй Юаньшэна имелось какое-то золото. Тот однажды хвастался. Примерно полгода назад, вскоре после окончания битвы за Тайэрчжуан, Вэй Юаньшэн взволнованно признался Папаше Упрямцу: У меня есть кусок золота. Папаша Упрямец спросил: Где? Покажи! Вэй Юаньшэн покачал головой: Я его хорошенько спрятал, трудно доставать. Папаша Упрямец посмотрел на Вэй Юаньшэна — тот ведь был таким же простым членом заградотряда, как и сам Папаша: Откуда у тебя золото? Скрытый смысл этого вопроса был такой: почему это у тебя есть золото, а у меня нет? Вэй Юаньшэн ответил: Потому что я везучий. Папаша Упрямец сказал: Наверняка это взятка от дезертиров, ведь так? Вэй Юаньшэн поспешно произнес: Нет, это мне дал командир полка. Папаша Упрямец спросил: За что командир полка наградил тебя золотом? Вэй Юаньшэн ответил: Потому что я закрыл его своей грудью и спас ему жизнь. Глядя на целехонького Вэй Юаньшэна, Папаша Упрямец произнес: Почему же ты тогда не умер? Твое тело что, из железа? Вэй Юаньшэн ответил: Пуля попала точно в мой амулет из кости тигра и отскочила, а кость тигра раскололась. Командир полка увидел расколовшуюся кость тигра и обменял ее у меня на кусок золота, но на самом-то деле он меня наградил, ведь кость тигра не такая дорогая, как золото. Папаша заметил, уставясь на Вэй Юаньшэна, который выглядел так, словно сорвал большой куш: Если лишишься жизни, то золото — всего лишь кучка дерьма.

И в этот момент, глядя на умирающего Вэй Юаньшэна и на золото, которое не помогло спасти ему жизнь, Папаша Упрямец сказал: Если бы ты положил золото в нагрудный карман, оно бы спасло тебя от пули, вот и все. Но почему же ты спрятал его в штанах?

Из последних сил Вэй Юаньшэн выплюнул отрывочные слова, и, если сложить их вместе, смысл их заключался в том, что он просил Папашу Упрямца отдать золото его младшей сестре. Он отдал это распоряжение и испустил дух.

Золото Папаша Упрямец всегда носил с собой, оно было с ним в многочисленных сражениях. В течение долгого времени оно, словно волшебное сокровище, наполняло Папашу Упрямца силой и уверенностью, потому что он владел капиталом намного большим, чем другие люди того же ранга. И пусть этот капитал был его собственностью лишь временно, ведь в итоге его предстояло отдать сестре Вэй Юаньшэна, но до этого момента право хранения принадлежало лично ему, и он мог считать себя полноправным владельцем сокровища, потому что тайну и всю подноготную этого золота знал только он один. На самом деле Папаша вообще мог присвоить золото, если бы захотел. Но у него даже мыслей таких не возникало, а даже если бы они и возникли, то он не посмел бы так поступить, поэтому прошло много лет, а золото по-прежнему пребывало в целости и сохранности. Однако постепенно оно превратилось для Папаши Упрямца в тяжкий груз, от которого не избавиться и который нельзя потерять. Оно, как пиявка, впившаяся в плоть, постоянно его беспокоило. Изо дня в день он ждал, когда война с японцами окончится победой, чтобы не надо было больше воевать и он смог бы вернуться домой, найти младшую сестру Вэй Юаньшэна и отдать ей золото.

Война с японцами закончилась победой, Папаша Упрямец считал, что теперь сможет вернуться домой. Да кто бы мог подумать, что сразу же разразится гражданская война и, судя по всему, еще три-пять лет домой будет не попасть, главное — выжить.

Больше всего Папаша Упрямец хотел сохранить свою жизнь, желание жить было в нем сильно как никогда. Он не погиб в те семь-восемь лет, что воевал с японскими дьяволами, нельзя же теперь пасть в междоусобице от рук таких же китайцев, как и он. Если бы он сейчас умер, то это было все равно как отдать жизнь в дурной драке между родственниками, не стоит оно того. Однако опыт участия в боях, где шансы выжить были один к девяти, придавал Папаше Упрямцу уверенности. Да, он верил, что уцелеет, к тому же он ведь жадно к этому стремился.

Беспокоился он и за тот кусок золота, который хранил уже более семи лет. Ведь он мог сохранить жизнь, но потерять золото, если с ним неправильно обращаться. И тогда ему было бы не отмыться, даже если бы он ради этого прыгнул в великую реку Хуанхэ, потому что это не его золото.

Оно терялось дважды. Первый раз — когда после купания кто-то другой по ошибке взял его вещи. А второй — когда он лежал без сознания после ранения в больнице и ему сменили одежду. И хотя оба раза он находил золото, его сердце замирало от ужаса. Нельзя больше терять его. Если Папаша Упрямец сохранит свою жизнь, то и золото тоже нужно сохранить.

Тогда-то Папаша Упрямец решил сделать из золота зубы и таким образом поместить его во рту. Это был идеальный план и мудрый ход. Он считал, что нет другого выхода.

Это произошло осенью 1946 года, когда гражданская война была в разгаре, Папаша Упрямец беспокоился и нервничал все больше и больше и перед выступлением войска в поход отправился делать зубы из золота. Сначала он нашел дантиста в городе, где расположилась их часть, и выяснил, что из такого куска золота можно сделать четыре моляра. Потом вырванные четыре зуба отнес в ювелирную лавку, чтобы по их форме ювелир из выданного ему куска золота отлил зубы. После того как золото превратилось в зубы, Папаша Упрямец отнес их к дантисту, а тот вставил их ему в рот. Таким образом, четыре золотых зуба заменили его собственные, теперь они излучали необычное сияние. Золотые зубы в его теле, словно маленькие духи, сражались вместе с ним на севере и бежали вместе с ним на юг, оставшись в итоге целыми и невредимыми, и даже когда Папашу Упрямца забрали в плен и перевоспитали солдаты Народно-освободительной армии, золото никто не обнаружил и не конфисковал.

То, что Папаша Упрямец не перешел на другую сторону и не вступил в НОАК, а предпочел вернуться домой и сделаться простым крестьянином, тоже связано с золотыми зубами. Он уже слишком давно хранил это золото, и выполнить поручение павшего друга стало его заветным желанием, не терпящим отлагательств.

Это и есть рассказанный Папашей Упрямцем секрет его золотых зубов. Я обменял его на половину свиного копыта. Но я также понимал, что это еще не вся история целиком, ведь зубы все еще сияли во рту Папаши Упрямца. Я справедливо полагал, что за половину свиного копыта можно было узнать только часть тайны. Поэтому я вторично утащил из дома половинку свиного копыта, Папаша Упрямец его съел, но про зубы рассказ не продолжил. Насчет последующих событий он упорно держал рот на замке, словно это щекотливая тема. Его глаза тоже ничего не выдавали, хотя, может, и выдавали, но я-то этого не понимал, потому что в то время был слишком мал.

По мере того как Папаша Упрямец старел, я становился взрослее, когда ему был шестьдесят один год, мне стукнуло шестнадцать, ему семьдесят, а мне — двадцать шесть. Как бы ни старел он, как бы ни взрослел я, золотые зубы все еще оставались во рту Папаши Упрямца, словно айсберг, то скрытый темными тучами, то сверкающий в ярких лучах солнца, в них заключалось множество неразгаданных тайн, они сияли загадочным светом.

Я уверен, что именно в тот год, когда мне исполнилось шестнадцать, женщина, с которой жил Папаша Упрямец, ушла от него.

В то время ей не было и тридцати. Судя по ее возрасту и слухам, можно было сделать вывод, что она точно не являлась сестрой хозяина золота Вэй Юаньшэна. Я не знал, как ее зовут и какая у нее фамилия. Все в деревне звали ее по-чжуански «май конгчы», то есть «жена Папаши Упрямца». Но обычно я называл ее «тетушка», потому что мы с Папашей Упрямцем имели одну фамилию, он принадлежал к одному поколению с моим отцом и был старше его, поэтому я звал его дядей.

Когда та женщина ушла от Папаши Упрямца, я уже не мог называть ее тетушкой.

Я предполагал, что ее уход связан с характером Папаши Упрямца. Причина, по которой моего дядю по фамилии Фань люди называют Папашей Упрямцем, заключалась в том, что, согласно слухам, у него на голове растут рога, как у быка, и к тому же он постоянно со всеми препирается и всегда упрямо стоит на своем.

В день, когда она ушла, я был в деревне. Это была весна, весной в Шанлине расцветают красные цветы, зеленеют ивы, шелестит трава и птицы поют, весна наряжается, словно невеста.

Почти все деревенские повыбежали из домов, чтобы поглазеть на уходящую жену Папаши Упрямца.

Женщина выглядела радостной, воодушевленной, словно освободилась от тяжести и шагала к новой жизни. На ней была одежда из красного шелка, а в руках она несла черный чемодан, быстрыми шагами она удалялась — от деревни и от обступивших ее со всех сторон людей, — ровно вырвавшийся из клетки фазан, устремившийся в бескрайнее поле.

После ее ухода деревня вдруг застыла, как ледник. Все замерли, не в силах понять, что происходит. Эта женщина прожила с Папашей Упрямцем несколько лет, хорошо питалась, была тепло одета, почему же она ушла?

Однако большинство не знало даже, почему она здесь появилась, поэтому после расспросов и всяческих догадок вырисовалась примерно следующая картина: Папаша Упрямец ее подобрал. Говоря конкретнее, он искал другую женщину, но не нашел и по дороге подобрал эту.

Когда Папаша Упрямец привел ее в деревню, она была девушкой с длинной косой. Грязная и тощая, как мочалка, вся в навозе. Стояло лето, а на ней был ватник, ни дать ни взять сумасшедшая. И говорила только на китайском, а чжуанского языка не знала.

Но вот прошло немного времени, и произошло чудесное преображение. Найденка предстала перед жителями деревни с чистым белым лицом и слегка пополневшая, то есть похожая на человека. Осенью на ней уже была осенняя одежда, яркая и приличная. Она стала понимать по-чжуански и даже могла произнести пару фраз.

В этом без сомнения заключалась заслуга Папаши Упрямца. Он не только спас эту побродяжку, но и хорошо содержал ее, к тому же она была красивая, в деревне не сыскать было женщины краше.

Все говорили, что Папаше Упрямцу сильно повезло. На халяву заполучил себе женщину моложе на тридцать лет — это точно повезло, будто кусок золота на дороге подобрал. В то время мало кто в деревне знал про четыре золотых зуба во рту у Папаши Упрямца, а если кто и слыхал, то не особо верил, полагая, что это все пустобайки. Но Папаша-то подобрал и содержал живую, красивую женщину, что равноценно куску золота или тому, что можно за него купить, или даже дороже золота.

Однако не прошло и пяти лет, и женщина ушла. Судя по некоторым признакам, Папаша Упрямец сам отпустил ее, иначе она не ушла бы так легко и радостно. Почему же он отпустил ее?

Люди пришли в себя и начали стекаться в дом к Папаше Упрямцу, они не только выражали сочувствие, но и задавали вопросы и даже требовали ответа.

Один прямо спросил: Почему девушка ушла?

Папаша Упрямец отвечал: Я ее отпустил.

Другой задал такой вопрос: Ты что, ни на что не годный, не мог ее удовлетворить, потому и отпустил?

Папаша Упрямец увидел, что вопрошающий — мужик моложе него, и произнес: Давай каждый на своего «парня» повесит полведра воды и поднимется по ступеням, посмотрим, у кого тверже и выносливее, кто проиграет — отдает корову. Не побоишься поспорить?

Тот молодой мужик подумал и состязаться не посмел. Другие присутствующие мужчины тоже не набрались духу.

Еще его спросили: Это из-за того, что вы дитё не смогли заделать? Ты ее отпустил, значит, причина точно в тебе.

Папаша Упрямец пристально посмотрел на дружно ухмылявшихся мужиков и сказал насмешнику: А давай ты одолжишь мне свою жену на месяцок, вот и поглядим, будет ли она с животом-то? Если не будет, то можешь меня кастрировать!

Насмешник теперь сам превратился в предмет насмешек, он стал ругаться с Папашей Упрямцем, и в итоге они подрались. Когда они были готовы уже покалечить друг друга, их растащили в разные стороны. Потребовалось четверо, чтобы удержать храброго и сильного Папашу Упрямца, а для второго участника драки — всего лишь двое. Драка не удалась, и они продолжили переругиваться.

Я присутствовал во время этой драки и слышал, как они ругаются.

Когда Папаша Упрямец разинул рот, чтобы разразиться отборной бранью, я увидел, что его рот напоминает якорь, а два ряда зубов — как зазубрины на якоре — острые и пугающие. И только те четыре золотых зуба хладнокровно торчали в самой глубине, словно четыре звезды, укрывшиеся, спрятавшиеся за облаками.

Когда мне было тридцать шесть, по случайному стечению обстоятельств я снова увидел женщину, которая двадцать лет назад покинула Папашу Упрямца. Я был обозревателем партийного журнала, и мне требовалось написать очерк о женщине-благотворительнице. У меня на руках имелось много материалов о ней, достаточно, чтобы написать статью. Но тут я увидел ее фото — она оказалась очень похожа на жену Папаши Упрямца. Несмотря на то что ее внешность изменилась, я все равно ее узнал, особенно ее большие, ясные черные глаза, они, как не меняющий качество и цвет старый нефрит, внезапно привлекли мое внимание. Она — точно жена Папаши Упрямца, но только сейчас я узнал ее настоящее имя — Цинь Сяоин — и собрался встретиться с ней.

Цинь Сяоин тоже должна помнить меня. Даже если и забыла, то стоит мне заговорить о деревне Шанлин, как она тотчас изменится в лице. А при упоминании Папаши Упрямца непременно растрогается.

Я все ей рассказал.

Заговорив о Папаше Упрямце, Цинь Сяоин, эта женщина, прожившая с ним почти пять лет, расплакалась. Она рассказала, что встретила Папашу Упрямца, когда бежала из столицы и скиталась без крова. Он привел ее в Шанлин, привел к себе домой. Она стала считаться его женой, но на самом деле — нет. Они не спали вместе не потому, что она была против, и не потому, что он не хотел, а потому что между ними всегда стояла некая невидимая женщина, та самая младшая сестра погибшего товарища. Он все время думал о ней, переживал за нее, искал ее и был как часы, которые всегда на взводе. Но даже и так, она неохотно покинула Папашу Упрямца, ей было жаль уходить. Это он отпустил ее. И даже выгнал. Словно с самого первого момента, когда он только-только ее приютил, он всегда знал, что она не принадлежит этой деревне и не принадлежит ему. Деревня Шанлин — ее временное пристанище, а Папаша Упрямец — лишь временный ее защитник. Рано или поздно она должна уйти. И действительно, не прошло и пяти лет, как ситуация изменилась и она смогла наконец-то связаться с родными, поэтому Папаша Упрямец воспользовался этой возможностью и прогнал ее. Она вернулась домой, начала заниматься бизнесом, разбогатела. Затем вышла замуж за члена богатой семьи, с которой ее семья имела деловые отношения, стала еще богаче. Она была благодарна Папаше Упрямцу за то, что он ее выставил из деревни — словно выпустил в реку откормленную рыбу; в противном же случае ее ждала бы нищая жизнь в этом шанлинском чане с водой под присмотром бедного мужчины.

А вы знаете, что у Папаши Упрямца есть… золото?

Я не согласился с ее словами про то, что Папаша бедный, потому что так не считал.

Он из куска золота сделал четыре зуба. В те времена выдери он любой из этих зубов, и можно было бы заняться торговлей или построить дом.

Она уставилась на меня, удивленная моими познаниями.

Я прожила с ним несколько лет, как я могу не знать, что у него есть золото? Золотые зубы, всего четыре штуки, ответила она.

Заговорив про золотые зубы Папаши Упрямца, Цинь Сяоин пришла в прекрасное расположение духа, словно речь шла о чем-то радостном. Этими четырьмя золотыми зубами он меня и прогнал, если бы он про них не сказал, я бы не ушла с такой легкостью, сказала она.

Папаша Упрямец произнес: Цинь Сяоин, иди. Не думай об этих четырех золотых зубах, они не мои и тем более не твои.

Цинь Сяоин ответила: Вы так давно ищете ту женщину, и раз не можете найти, золото — ваше. И неважно, есть ли тут моя доля.

Папаша Упрямец сказал: Раз тебе неважно, то почему не хочешь уходить?

Цинь Сяоин ответила: Если я уйду, рядом с вами не будет женщины.

Папаша Упрямец произнес: Скажи правду, тебе жалко расстаться с моими золотыми зубами.

Цинь Сяоин сказала: Скажите правду, та невидимая женщина, которую вы не можете найти, важнее меня.

Папаша Упрямец ответил: Верно.

Цинь Сяоин сказала: Я ухожу!

Цинь Сяоин по-прежнему отчетливо помнила тот разговор, случившийся двадцать лет назад, с легкостью пересказала мне его, еще и добавила поэтичности.

Папаша Упрямец еще жив, сказал я ей.

Тогда ему уже восемьдесят, отозвалась она.

Он чуть не умер в прошлом году, произнес я. Я рассказал ей, что в прошлом году Папаша Упрямец тяжело заболел, в больницу не стал обращаться, ведь на лечение в больнице требовались деньги, а у Папаши Упрямца не хватало средств. Родственники хотели одолжить ему, но он отказывался. Сельский комитет пообещал помочь дополнительно оформить медицинскую страховку, но он только покачал головой, — мол, уже поздно. Те, кто знали про золотые зубы у него во рту, уговаривали его вырвать их и использовать для оплаты лечения. Папаша Упрямец сказал: Вы ведь подозревали, что мои золотые зубы — фальшивые. Так вот это правда, они фальшивые.

Золотые зубы были действительно… из золота!

Цинь Сяоин прервала мой рассказ. Она поведала мне историю своей семьи, всё про тонкости их ювелирного бизнеса — для того, чтобы доказать, что у нее есть и врожденная, и приобретенная способность распознавать подлинное золото.

Я с одного взгляда могу сказать, что эти четыре зуба — из чистого золота, сказала она в конце концов.

Папаша Упрямец заболел и не лечился, иными словами, не потратил на себя ни гроша, просто дома лежал и ждал смерти. С весны по осень прошлого года он уже подобрал себе место на кладбище, заказал гроб. Он думал, что зиму не переживет, однако удивительным образом зимой ему стало лучше, и он снова появился в деревне. Он собирал редьку, ел батат и даже грыз сахарный тростник, все это видели люди.

Цинь Сяоин радостно рассмеялась. Смех благотворительниц мало чем отличается от смеха обычных женщин из хорошей семьи.

Когда мне было пятьдесят шесть, я заехал в Шанлин, чтобы навестить старшего брата. Это случилось накануне Праздника весны. Из-за эпидемии коронавируса я оказался в деревне в ловушке. Новый год встретил дома у брата, тогда и вспомнил, что мне пятьдесят шесть, а Папаше Упрямцу уже сто. В добром ли он здравии? На месте ли его золотые зубы?

Когда эпидемия утихла, я смог вернуться в Наньнин. Накануне отъезда из Шанлина я решил навестить Папашу Упрямца.

Снаружи дом, в котором он жил, остался прежним, только черепицу заменили на новую. Кирпично-красный конек крыши накрывал старые стены и балки, словно красный зонтик, закрывающий от солнца и дождя пожилого человека.

В этом доме, большая часть которого была старше Папаши Упрямца, я и встретился с ним. На нем была круглая черная ватная шапка, засаленная и блестящая, словно сморчок, завернутый в сало.

На нем была шапка, но не было маски, поэтому его круглое лицо, лицо столетнего человека, было полностью открыто. Глубокие морщины изрезали его, словно ущелья скалу. Но, почерневшее и сухое, это лицо по-прежнему излучало энергию, как стершийся, немного сдувшийся мячик, который все еще в состоянии подпрыгивать и катиться. И это все благодаря его полным жизни глазам, по-прежнему сиявшим ярко, словно пожар, поддерживающий и воспламеняющий все сто лет его жизни.

Я думал, что он меня не узнает, ведь я был в маске, к тому же еще и боялся ее снимать. Но он окликнул меня по имени и по прозвищу — Поросенок.

Думаю, Папаша Упрямец учуял тушеное свиное копыто, которое я принес с собой, оно было завернуто в листья банана, поэтому видно его не было, но запах-то уже сумел проникнуть ему в нос. Это был знакомый запах, благодаря этому запаху Папаша и понял, что это я, что это я пришел.

Когда я пришел, он сидел на гробе. В этом нет ничего страшного, наоборот. Люди, которые не обращают внимания на смерть или видят ее насквозь, зачастую живут долго — так вот и солдаты в окопах, которые относятся к смерти как к возвращению домой, обычно по счастливой случайности остаются в живых. Этот гроб, который Папаша Упрямец подготовил для себя двадцать лет назад, все так же находился здесь, Папаша использовал его вместо лежанки, считалось, что он приносит счастье и долголетие. К тому же на гроб долгожителей могут сесть и другие люди, и это тоже принесет удачу.

Мы с Папашей Упрямцем сидели на гробе рядком, как старая и молодая тыквы на одной грядке. Но я не решался дотронуться до Папаши, не осмеливался пожать его руку. Я поприветствовал его через маску, как врач или как больной.

Папаша Упрямец сказал без обиняков: Свиное копыто, что ты принес, я не смогу жевать, зубы все выпали уже.

Когда он говорил, я не обратил внимания на его зубы, а когда заинтересовался, он уже закрыл рот.

Я подумал, что еще не отдал ему свиные копыта, которые принес, и начал разворачивать банановые листья, в которые они был завернуты, но тут Папаша Упрямец замотал головой и замахал руками, останавливая меня.

Он снова открыл рот: Смотри, зубов уже нет.

Он замолчал, но рот оставил открытым, чтобы я мог посмотреть.

Я посмотрел, зубов и вправду не было. Виднелись только десны, которые к тому же сильно сморщились, словно лишенный растительности и обвалившийся холм.

Но, присмотревшись повнимательнее, я внезапно обнаружил нечто сверкающее в глубине, как искра в темноте тоннеля. Я знал эту искру, знал, что это сверкает.

Я спросил: Золотые зубы ведь еще на месте? Все четыре до сих пор там.

Папаша Упрямец ответил: Это не мои.

Я знаю. Это ваш погибший боевой друг поручил вам отдать золото его сестре.

Папаша Упрямец уставился на меня, как на листок записной книжки. Потом что-то вспомнил: Я ж не дорассказал тебе про золото.

Я ответил: Да.

Расскажу сейчас.

Я взмахнул свиным копытом, которое все еще держал в руках: Может, расскажете после того, как поедите?

Папаша Упрямец произнес: Думаешь, я так мечтаю о твоем свином копыте? Ты ведь уже не ребенок.

И вот спустя пятьдесят лет я услышал не известную мне часть истории про золото, он прикусил сделанные из этого золота зубы и словно выплевывал всю правду.

Когда Папашу Упрямца взяла в плен Народно-освободительная армия и перевоспитала его, он получил деньги на обратную дорогу. Но он не поехал домой сразу, а свернул на полпути в Гуанси и отправился искать младшую сестру своего боевого товарища Вэй Юаньшэна. Вэй Юаньшэн был родом из деревни Далян села Мапо уезда Лучуань, это Папаша Упрямец помнил. Он благополучно прибыл в деревню Далян, но родственников Вэй Юаньшэна не нашел. Жители деревни сказали ему, что все родственники Вэй Юаньшэна уже давно умерли. Папаша Упрямец не поверил: у него же есть младшая сестра, может, она вышла замуж, куда она уехала? Все деревенские в один голос отрицали это, ведь у Вэй Юаньшэна вообще нет сестер. Папаша Упрямец опять не поверил, он развернулся и пошел в другое место, чтобы расспросить там и поискать хорошенько. И вот так он разыскивал ее целый год. После всех этих бесплодных попыток Папаше Упрямцу только и оставалось, что вернуться домой. В Шанлине его не было долгих десять лет, но он никак не мог успокоиться, потому что у него оставалось незавершенное дело. Пропавшая сестра Вэй Юаньшэна, словно рыба на глубоководье, растягивала время, не позволяя себя поймать. Четыре золотых зуба во рту не были вырваны и возвращены настоящей владелице и этим доставляли неудобство. Поэтому он каждый год отправлялся на поиски, самое меньшее — на два месяца, а иногда и на полгода. Проходил год за годом, а сестра Вэй Юаньшэна так и не появлялась, и надежда отыскать ее становилась все более призрачной. Папаша и сам начал сомневаться: а была ли сестра у Вэй Юаньшэна? Перед смертью тот дал ему кусок золота, а потом что-то бормотал, Папаше Упрямцу-то послышалось, что золото надо передать младшей сестре Вэй Юаньшэна. Если у Вэй Юаньшэна не было сестры, то этот кусок наверняка он отдал бы ему, боевому другу? Почему Вэй Юаньшэн изъяснялся загадками? Почему обманул? Боялся, что Папаша Упрямец откажется? Или испытывал его, Папашу Упрямца, на алчность?

Ох уж этот Вэй Юаньшэн, захотел поиздеваться надо мной, он думал, что у меня загорятся глаза при виде богатства, что забуду о товарищеском долге! Столетний Папаша Упрямец скрежетал зубами от злости, сердито ругался. Да не нужно мне твое золото, помру в нищете, но пользоваться им не стану. Сохраню его и потом, после смерти, отправлюсь в загробный мир и верну Вэй Юаньшэну!

Пока Папаша Упрямец бранился, я снова увидел в его рту блеск золотых зубов, напоминавших светлячков, порхающих в ночи на поле.