Мы видим Корею 1951–1953 годов глазами двадцатилетней девушки, у которой за плечами едва начатое обучение в престижном Сеульском университете, прерванное войной. Она живет в Сеуле, в доме родителей, вместе с раненым братом, женой брата, их детьми и своей матерью. Брат очень плох — он сражался на стороне южан, но получил тяжелое ранение. На протяжении нескольких месяцев он будет медленно угасать и в конце концов умрет. Армия южан недавно отступила, и Сеул оказался под властью северян. Есть дома нечего, и девушка, испытывая отвращение к себе, ворует еду в брошенных домах. Потом северяне определяют ее на работу в народный комитет, а после и вообще заставляют ехать на север. Нашей героине это не по душе. Она действительно отправляется на север, но ей удается отстать от группы, переждать и вернуться обратно в Сеул. Теперь здесь уже хозяйничают южане. Коренные сеульцы, оставшиеся в городе, когда его заняли северяне, прекрасно знают, что нельзя высовываться раньше времени даже после возврата в город армии юга. Нужно попытаться доказать, что ты вернулся в город вместе с южнокорейской армией, а до этого был эвакуирован. То есть южане у Пак Вансо тоже изображены очень подозрительными и готовыми, подобно коммунистам, даже в простых жителях видеть шпионов.
Героиня Пак Вансо однозначно выбирает ценности и образ жизни юга, но не склонна его боготворить. Да и как можно его боготоворить, если, как она пишет, южане казнили ее младшего дядю за то, что он готовил кашу для армии северян? Иногда она даже признается, что не знает, при каком режиме жить лучше — настолько они похожи. Северяне заставляли ее работать в народном комитете, южане — в отделе по организации отправки молодых людей Сеула на юг. В обоих случаях героиня боится, что станет известно ее прошлое. Северяне могут узнать, что она не в восторге от коммунистов, а южане — что она сотрудничала с северянами. И все же в вопросах идеологии героиня однозначна в своем выборе. Вот ее слова: «По сути своей, идеология — ничто. Предложи ее собаке вместо кости — и та останется голодной. Но я знала, что в любом обществе невозможно быть совершенно свободным от рамок, навязанных идеологией». Касательно идеологии именно КНДР она высказывается не менее определенно: «Самой главной причиной, по которой мне действительно не хотелось жить под небом КНДР, было то, что я не видела в их идеологии ни крупинки здравого смысла. Идеология КНДР для меня не имела никакого отношения к реальной жизни».
Такое четкое заявление может показаться немного странным, ведь девушке всего двадцать лет, и она точно не принадлежит к богатой семье. Именно на таких молодых людей без гроша в кармане и была рассчитана северокорейская пропаганда. Что же тогда так отвращает от северян нашу рассказчицу? Вряд ли тонкости понятия свободы, ведь свободу обещали обе Кореи. Скорее всего, дело в том, что ей уже удалось увидеть собственными глазами, когда Сеул был захвачен северянами.
Один раз коммунисты привозят в Сеул выступать коллектив художественной самодеятельности. Правда, как он будет выступать — непонятно, ведь в городе нет электричества. А даже если бы и было, то его все равно нельзя было включать в темное время суток. В итоге концерт дали в подвальном помещении, используя не электрические, а карбидные лампы для освещения. После концерта, который исполняли вовсе не прославленные артисты, как было обещано, а полуголодные и неуклюжие люди, рассказчица, придя домой, не может уснуть, размышляя: «Действительно, эта власть была страшной. Причина, заставлявшая меня дрожать от страха, была даже не в режиме диктатуры и необычайно сильной армии северян. Я боялась, потому что не понимала, как они могли так мастерски притворяться равнодушными. Как же могли забыть о вечной истине, что человек может жить, только пока он ест? Как же они могли не быть страшными, когда принуждали наслаждаться «искусством» людей, находившихся на пороге голодной смерти?» Идеология, коммунизм, либерализм, демократия — все это пустые слова, когда в желудке пусто. «Я была сама не своя, потому что мне приходилось думать, что только чувство голода — истина, а все остальное — притворство и фальшь». Именно голод толкал ее на воровство и мародерство. Впрочем, это не превратило ее в дикаря, и ее все время мучала совесть. Даже то, что она ворует, чтобы не умереть с голоду, не может поколебать ее моральных принципов. Да и дома иногда попадаются такие, что становится сразу понятно — их по причине голода и покинули. В тех, что побогаче, конечно, есть дворики и сады, но встречаются и настолько бедные лачуги, что в них земляной пол и даже нет окон. А иногда причиной разрухи в домах становилось то, что там побывали северяне: «После солдат и офицеров, помимо пустых банок, в домах можно было найти разве что голые стены да стропила. Военные уходили, разломав домашнюю утварь, используя все, что горело, в качестве топлива, и неизвестно по какой причине рвали на мелкие части одеяла и одежду. После их постоя повсюду была кровь. Дом становился больше похож на место, где побывали бандиты, чем на место, где поживились мародеры».
После возврата Сеула под власть юга единственным способом сносно существовать было сотрудничество с американцами. Американцы имели целый торговый центр в Сеуле (он в книге именуется странным сочетанием букв «РХ») и разрешали торговать там и корейцам. Многие американские бренды, продававшиеся тогда, известны и сегодня: сигареты «Lucky Strike» и «Camel», шоколад «Milky Way», зубная паста «Colgate». В корейских магазинах могли продавать корейские товары. Наша героиня связывается с одним предпринимателем, у которого несколько точек в «РХ». Среди них магазин пижам, пользующийся у американцев популярностью. Фабрика по их производству размещалась прямо в большом доме предпринимателя, и работали там посменно день и ночь. Героиню, когда она побывала там, удивило, что швеи пользовались автоматическими швейными машинками — она о таких даже и не слыхивала. Иногда на пижамах делали вышивку с драконом — этот символ ничего общего не имел с Кореей, но на него отлично клевали любители восточной экзотики из Америки. После войны в Корее было полностью остановлено производство ткани и одежды, поэтому процветал бизнес по продаже подержанного белья. Помимо пижам заработать можно было на портретах. Корейские художники, в прошлом обычные рисовальщики вывесок, рисовали для американцев портреты американских кинозвезд и генералов. Если удавалось уговорить американца, то можно было нарисовать ему портрет его подружки по фотографии. Как ни странно, такой бизнес оказывался вполне прибыльным.
Но сосуществование корейцев и американцев в Сеуле было не таким безоблачным. Однажды у мяса, хранимого в американских холодильниках, вышел срок годности. Американцы решили мясо выкинуть, но корейцы возразили — зачем выбрасывать, если мы с удовольствием можем его съесть? В этом эпизоде ярко проявилась разница в менталитете двух народов — американцев, следующих стандартам, и корейцев, вынужденных из-за полуголодного существования во всем прежде всего видеть практическую пользу. Но это лишь вершина айсберга. В глубине души корейцам не по нраву присуствие американцев. Одна кореянка, женщина, уже умудренная опытом и намеренная уехать с американцем в США (и для этого разрушить его брак), говорит нашей героине: «В наше время, если товар не американский, он даже на вещь-то не похож, а если человек не американский солдат, он не похож на человека». Девушке, конечно, не по душе подобные слова. У нее, несмотря на юный возраст, уже есть четкое осознание того, что жить за счет «янки» — не путь для Кореи. Ее буквально тошнит от зависимости от американцев. Она говорит, что, даже когда воровала в брошенных домах, не чувствовала себя так отвратительно.
При этом Корея действительно отчасти предстает еще темной страной. Например, мать главной героини, когда узнает, что соседский ребенок заболел свинкой, категорически говорит, что западные лекарства здесь бесполезны, а лечиться нужно накопленной за ночь слюной, смазывая ей опухоли. Похожий случай происходит позже с ее собственным внуком. Он очень сильно заболевает простудой, подозревают даже пневмонию. И мать семейства доверяет судьбу ребенка человеку, который предлагает лекарство на основе ртути, да еще и не очень охотно, как бы жалея. Нужно ли говорить, что ртутные препараты в двадцатом веке — это дремучее средневековье?
Роман Пак Вансо напоминает нам о том, что любая война, даже ведущаяся на другом конце света, — это всегда бедствие для людей. В этой книге есть, с одной стороны, красивые и трогательные сцены, но немало и уродливых. Например, в деревнях, где нет ни единого жениха, поскольку все они ушли на войну, девушки по-прежнему заняты вышивкой подушек и больших платков для приданого. И в то же время в Сеуле к хорошо одетой женщине могут подбежать нищие попрошайки с угрозой измазать ее одежду калом из миски, которую они держат в руках, если женщина не подаст денег. Все это — жизнь страны, охваченной войной. Корейская война в представлении самих корейцев настолько чудовищна, что некоторые даже считают период японской оккупации более мирным и спокойным. Ведь тогда хотя бы нация была едина. А сейчас люди поставлены перед необходимостью как-то находить себе еду, царит почти настоящий голод. В Корее для таких суровых времен даже есть поговорка: «Лучше, чем семья из десяти человек, семья, в которой хоть на одного человека меньше». Под конец войны во многом благодаря помощи американцев жить стало полегче — но лишь физически, а не морально. Свой опыт жизни в мире на фоне войны (формально это действительно мир — военных действий Пак Вансо не описывает) главная героиня резюмирует следующим образом, в очередной раз указывая на жуткие последствия любой войны, тем более гражданской: «Хотя мы и решили проблему с едой, жизнь была тяжелая. Меня покинули все чувства, не было даже ощущения, что я жива. Все, что от меня осталось, — тень. Вся семья находилась в таком состоянии. Я уже не могу вспомнить, как долго нищета, болезни и проблемы безраздельно владели людьми, но в конце концов они сделали нас тенями с пустыми лицами».
Опубликовано в журнале «Урал», №1, 2018.