Роман «Деревья на косогоре», рассказывающий о судьбе солдат, прошедших корейскую войну, и описывающий внутренние переживания молодого поколения, глубоко раненного этой гражданской войной, был опубликован в 1960 г. Писатель старается с пониманием отнестись к ранам своих соотечественников и внушить им надежду на возвращение к мирной жизни. Тема романа актуальна и вне временных рамок, так как трагедия людей, столкнувшихся с насилием внешнего мира, может случиться в любую эпоху.
.– 208 с.
«Такое ощущение, будто насилу пробираешься сквозь толстое стекло», – пронеслось вдруг в голове Донхо. У подножия горы летнее дневное солнце заливало все сплошь своими лучами. Видимость была предельно четкой и ясной. Семь-восемь хижин, будто от тяжести соломенных крыш, низко припали к земле. Казалось, война обошла их стороной. Но в то же время вокруг стояла такая тишина, словно в окрестностях не осталось ни одного живого существа, не говоря уж о людях. «Почему же эта тихая, стеклянно-прозрачная местность так угнетает и не дает идти вперед? Ведь и вправду кажется, что еле-еле переставляешь ноги, пробираясь сквозь толстое-претолстое стекло», – продолжал думать про себя Донхо. Каждый раз, когда он с осторожностью делал шаги, выставив винтовку дулом вперед, это огромное стекло лишь на мгновение уступало небольшое пространство его продвигающемуся телу, а затем сразу же плотно обволакивало его, преграждая дорогу. Он невольно запыхался, со лба его струями стекал пот.
Донхо почувствовал, как Хёнтхэ, который также с винтовкой на боку и озираясь по сторонам шел метрах в двух сбоку, повернулся к нему. Было понятно, что он хотел перекинуться шуткой, но Донхо сделал вид, что не заметил этого. Ему казалось, стоит хоть на миг отвлечься, как плотное стекло, сквозь которое он едва пробирается, окончательно затвердеет, и ему придется застыть здесь навсегда.
До первого дома нужно было идти еще метров сорок. Но как же это далеко!
Когда они начали обыскивать дома, все мысли и внимание Донхо сосредоточились на выполнении задания, и чувство, угнетавшее его, немного рассеялось. Хёнтхэ, командир их разведотряда, рукой подал знак трем товарищам стоять на карауле, а сам, взяв с собой Донхо, пошел к дому. В обычное время Хёнтхэ был нерасторопен и любил пошутить, но в боевой обстановке становился до неузнаваемости быстрым и ловким. Он уже успел прижаться спиной к внешней стене дома, раскрыл настежь дверь и прокричал:
– Ни с места!
Голос у него не громкий, но уверенный.
За раскрытой дверью, которая была обклеена тутовой бумагой с темно-желтыми расплывшимися от старости пятнами и местами залатана лоскутками ткани, была темная комната.
– Руки вверх, выходи!
Те трое, что стояли на страже на улице, тоже затаили дыхание. Однако из комнаты никто не выходил.
Хёнтхэ, направив дуло винтовки внутрь дома, быстро вбежал в комнату и оглядел ее. Дом был пуст. Но они все же обыскали кухню, и даже уборную. Единственное, что они обнаружили – следы того, что хозяева наспех собрали свое скудное хозяйство и в спешке покинули дом.
В других домах дело обстояло так же. Но Хёнтхэ, несмотря ни на что, каждый раз прислонялся спиной к внешней стене, резко открывал дверцу и кричал: «Ни с места! Руки вверх, выходи!» Донхо же, прикрывавший его снаружи, расслаблялся все больше и больше. Непонятно почему, но теперь ему казалось, что все движения Хёнтхэ происходят в каком-то другом мире, ничем не связанном с его реальной жизнью, и сам он тоже находится в каком-то другом, нереальном времени. Один из солдат подобрал во дворе картошину и шустро сунул ее себе в карман. Это было уже ближе к реальности.
Но затем произошло нечто, что заставило насторожиться весь их отряд. Юнгу, с рацией на плечах карауливший на улице, нашел в куче пепла возле туалета одного из домов ботинок. Подошва его была стерта до дыр, а передняя часть разорвана. Даже с первого взгляда можно было определить, что принадлежал он не местному жителю.
Только теперь они заметили, что в сараях некоторых домов разбросаны куриные перья, свиная и собачья шерсть. Все косточки же валялись во дворе самого большого в деревне дома. Было очевидно, что здесь собралось и поело немалое количество людей. К тому же, чувствовалось, что беспорядок устроили не местные жители, а чужаки. Судя по тому, что кости, кишевшие падальными мухами, еще не успели почернеть, люди эти были здесь не так уж и давно.
Все пятеро солдат сразу же стали с осторожностью озираться по сторонам. Впереди виднелись высокие и низкие холмы, меж которых на продолговатых равнинах были поля кукурузы и сладкого картофеля, сзади же возвышались горы с белыми скалами на вершинах, с которых бойцы незадолго до этого спустились. Все пространство перед ними по-прежнему было залито лучами летнего полуденного солнца, но они вдруг по-новому стали ощущать окружавшую их безмолвную тишину. От мысли, что, возможно, с какого-то укромного места кто-то следит за ними, на душе становилось жутко. На Донхо опять навалилось чувство, будто он находится внутри ужасно толстого стекла. Если стекло это хоть с одного из углов даст маленькую трещину, оно вмиг разобьется вдребезги, не дав и опомниться. И тогда тысячи острых осколков вонзятся в него. По телу Донхо пробежали мурашки, его передернуло.
Казалось, только какие-то новые действия могли избавить их от этого невыносимо угнетающего чувства, и они продолжили обыскивать оставшиеся дома. Увиденное в шестом по счету доме еще больше насторожило их. Когда Хёнтхэ в очередной раз прижался к стене, резко открыл дверь и крикнул: «Ни с места!», в комнате почувствовалось чье-то присутствие.
Глаза Хёнтхэ загорелись, он кивком головы подал знак другим солдатам и крикнул решительным голосом:
– Поднимай руки и выходи!
Те солдаты, что стояли на карауле на улице, также наставили дула в темную дыру за раскрытой дверью и стали подходить с обеих сторон.
– Быстрей, я сказал!
Прошло некоторое время, и из темного проема высунулось и опять исчезло побледневшее от страха женское лицо.
– Эй, ты! Выходи быстрей!
Голос Хёнтхэ стал суровее.
Опять прошло несколько минут, и через порог босыми ногами переступила женщина. Лицо ее выглядело испуганным, губы мелко дрожали. На вид ей было чуть больше тридцати.
– Пускай все выходят, и поживей!
Женщина покачала дрожащим острым подбородком из стороны в сторону.
Хёнтхэ быстро оглядел комнату. В темноте, на полу, ближе к печке, неподвижно лежал накрытый грязным одеяльцем ребенок. Казалось, он спал.
– Те солдаты, что были здесь – китаёзы? Или северокорейские сволочи?
– Это были корейцы...
– Когда они пришли, и когда ушли?
– Пришли вчера ночью... А ушли сегодня на рассвете, еще затемно.
– Куда?
Женщина дрожащим подбородком указала вперед.
– Сколько их было?
Немного подумав, она ответила:
– Человек пятьдесят... сто...
Вряд ли жительница такой глухой деревушки могла бы хоть примерно определить количество приходивших людей.
– Где остальные жители?
– Молодых мужиков они забрали с собой... А оставшимся сказали, что здесь теперь
опасно, вот все и ушли...
– А ты почему с ними не пошла?
Голос Хёнтхэ немного смягчился, но взгляд его продолжал впиваться в глаза женщины.
Она заморгала и, избегая его взгляда, кивнула дрожащей головой в сторону комнаты. Малыш лежал все так же, не шелохнувшись, выставив из-под одеяльца худенькие ручки. И рот его, и нос, и края глаз были облеплены черными мухами.
– Куда с таким маленьким пойдешь... Боялась, что по дороге помрет... – сказала она совсем притихшим голосом.
Обыскав два оставшихся пустых дома, они набрали во фляжки воду из колодца посредине селения и поднялись обратно в гору. Засветло впятером показываться на вершине горы было опасно, поэтому они прошли через лес в средней части горы и, не доходя до вершины, остановились на привал под тенью большого валуна.
Сначала нужно было доложить в штаб. Переговоры по перемирию длились вот уже два года, и по обе стороны от линии фронта проводились лишь разведывательные походы, крупных же сражений как таковых не было. При нынешних обстоятельствах информация о том, что вражеский отряд обратил в бегство целое селение, не должна была остаться без внимания, даже если это и было ложным маневром.
Хёнтхэ приказал Юнгу связаться со штабом. Тот поднял трубку рации, нажал на кнопку и проговорил:
– Жаба... Жаба... Жаба...
Для связи со штабом слова кодировались и произносились с определенным интервалом.
Когда он поднял палец с кнопки, ему ответили.
– Головастик... Головастик...
Юнгу посмотрел на Хёнтхэ. Штаб вышел на связь, и можно было передавать отчет.
– Шесть километров к северо-востоку.
Юнгу закодировал фразу:
– Кальмары-минтай, шесть штук.
– Обнаружено восемь хижин.
– Четыре пары соломенных лаптей.
Затем Хёнтхэ сообщил об обнаружении следов того, что сегодня утром на рассвете два-три северокорейских взвода прошли через эту местность и ушли на запад, потом добавил:
– Никого из жителей не осталось, все бежали.
Юнгу, заслонявший ладонью трубку, чтобы не было звуковых помех, услышав последнюю фразу, вопросительно посмотрел на Хёнтхэ. Он хотел напомнить об оставшейся женщине.
Словно не замечая его взгляда, Хёнтхэ спокойно повторил:
– Ни одного жителя не осталось, все бежали.
Юнгу передал сказанное.
– Все соломинки улетели далеко-далеко.
Из штаба пришло указание: до ночи оставаться на месте и следить за действиями со стороны противника.
